Очень давно, в общем-то с ранней молодости, как только я впервые почувствовал себя мужчиной, я понял, что мне очень хочется сечь и унижать девушек и женщин. Однако, сами понимаете, не будучи миллионером и не состоя в закрытых клубах, я не имел возможности удовлетворять подобные наклонности. К тому же это мое желание было продиктовано исключительно сексуальными наклонностями, в то время как в жизни, напротив, меня все знали и знают как уравновешенного, спокойного и доброжелательного человека. Жену свою я очень люблю и изменял ей только в исключительных случаях. Живя в большом городе, я бы наверняка не удержался и завел знакомства в сфере подпольного секс-бизнеса, но в нашем поселке всем про всех известно, так что особенно не разгуляешься. Вот так и получилось, что будучи примерным семьянином и зарабатывая на хлеб своим трудом, я был в общем-то доволен жизнью, но в то же время не мог утолить свою тайную и постоянно тревожащую меня страсть.
И вот однажды мне помог счастливый случай.
В соседнем доме, через забор от нас, жила семья, в которой была дочь-старшеклассница. Звали ее Лика. Она была белобрысой и долговязой, одетой довольно неряшливо, хоть и небедно, и с вечно злым выражением лица. Девочка была очень плохо воспитана. Она курила, ругалась матом, бегала по ночным дискотекам и, конечно, уже давно была не девственницей. Впрочем, и девочкой я ее называю лишь потому, что она еще ходила в школу. На самом деле ей уже исполнилось шестнадцать, но в школе она дважды оставалась на второй год. Учиться она совсем не хотела, так же как и выходить замуж. Парни, которые за ней ухаживали, быстро ее бросали, потому что сладить с ней было невозможно. Она была капризной, закатывала своим друзьям скандалы, как будто из желания разозлить и оскорбить человека. Семья была, что называется неблагополучной, отца она не помнила, мать и бабка сами имели склонность к алкоголю. В этой семье был достаток, но деньги уходили то на пьянство, то на пустые и бессмысленные траты. Вмешиваться со стороны в их проблемы никто не хотел, в том числе и я. И вот как-то, когда Лика в очередной раз совершила хулиганский поступок - что-то вроде курения марихуаны в школьном туалете, мои соседки - ее родственницы - явились ко мне для разговора с глазу на глаз. Они рассказали, что дальнейшее образование их дочери под большой угрозой. В очередной раз должен был решаться вопрос ее исключения из школы. Но ее семья очень хотела, чтобы девочка доучилась, и клятвенными обещаниями добилась от школьной администрации согласия потерпеть еще немного. Директору и завучу было обещано, что воспитанием Лики займутся, и что результаты будут наглядно видны уже в самое скорое время.
- Моя дочь так отбилась от рук, что я боюсь, только порка ей и поможет. На вашу помощь последняя надежда, - закончила она свою просьбу.
Я сначала слегка растерялся от этих слов, которая прозвучали очень просто и буднично.
Дело в том, что своих детей я никогда не наказывал ремнем, не применял к ним даже самых легких физических наказаний. Может быть, благодаря также и своим наклонностям... я не хотел, чтобы у меня возникали хотя бы какие-то ассоциации с моими тайными желаниями. Да этого и не требовалось. Они у меня росли умными, вежливыми и добрыми. В общем, воспитывать злую, строптивую и распущенную девчонку мне ничуть не улыбалось, если бы... если бы только я не получал право на совершенно законных основаниях (и более того, с благородными целями) выпороть юную девушку - осуществить свою заветную мечту. Так что я колебался недолго, даже меньше, чем, может быть, ожидалось.
Через час я пришел домой к ликиным родителям. У них был двухэтажный, но маленький дом, спали и обедали они наверху, а комната, где мне предстояло осуществить свою педагогическую миссию, располагалась на первом этаже. Лика, поругавшись со своими , обычно сидела здесь и дулась на весь мир. Надо полагать, и на этот раз она размышляла о том, как противен ей этот домик, и этот сад, и этот поселок, и о том, какой великой кинозвездой или топ-моделью она может стать в будущем.
Когда я, войдя в комнату, подошел к ней и прервал эти грандиозные мечты, сообщив о своем намерении, то встретил неподдельное возмущение вместе с откровенной насмешкой.
- Что-что?! Ты собрался меня пороть? Ты что, обалдел, что ли? Идиот! Придурок! - и тут на меня полился такой поток отборных непристойностей, которых мне ни в одной мужской компании не приводилось услышать разом.
И тут я не выдержал. Конечно, это было непедагогично, но чувствовалось, что уговоры не помогут, а гнев, вскипевший во мне, сам собой получил выход. Я размахнулся и закатил Лике крепкую пощечину. Лика взвизгнула и схватилась за щеку, вытаращив на меня глаза. Не знаю, бил ли ее кто-нибудь из дружков, но что от взрослого мужчины ей не разу не доводилось получать как следует, в этом я не сомневаюсь.
Лика отняла руку, и я увидел, что ее щека ярко пылает и даже, как мне показалось, чуть-чуть припухла. Она вновь приложила ладонь, и по-прежнему молчала, глядя на меня. Потом перевела дух и, может быть, готова была разразиться новым потоком крепких выражений, но я решил опередить ее. Я размахнулся снова, на этот раз левой рукой, и с такой же силой ударил ее по левой щеке.
- Ах ты, мерзавка! Негодница! Бездельница! А ну, снимай штаны! - резко приказал я, сгоряча упустив из виду, что на ней были не джинсы, которые она любила носить, а короткая юбка. И, надо признаться, к моему изумлению, Лика так покорно расстегнула и стянула юбку, как будто делала это передо мной каждый день. Она осталась лишь в маленьких трусиках и короткой кофточке.
- Ложись! - Я понятия не имел, подчинится ли она, но сейчас отступать было уже поздно.
- Куда? - спросила Лика. - Она говорила все тем же неприятным тоном, но своей позой, всеми движениями выражала готовность повиноваться.
- Вот сюда, на стол.
Это был небольшой деревянный стол, на котором девушка во весь рост, конечно, не уместилась бы.
- Как, вдоль?
- Нет, поперек! - я взял ее за руку и заставил принять ту позу, которая и позволяла бы выпороть ее самым естественным образом. Лика сначала встала у края стола, стянула с себя также и трусики, а затем легла на стол грудью и животом. Ее ягодицы оказались в очень удобном для меня положении, и я, не торопясь, начал расстегивать ремень.
В комнате было тихо, и я слышал ее дыхание. Лика не двигалась, не поднимала головы, и я решил приступить. Я занес ремень и несильно стегнул по молочно-белой попке. Я ожидал, что она наконец очнется и вскочит, но как ни странно, она промолчала и только напряглась еще больше. Я хлестнул ее во второй раз, уже сильнее. Молчание. Третий удар оставил на ее ягодицах слабую красную полосу. Кажется, мне все-таки удастся осуществить мою мечту и выполнить свое обещание. Я уже со всей уверенностью продолжал стегать ремнем по ее заднице. Лика вздрагивала каждый раз все больше, потому что каждый раз я бил еще чуть-чуть сильнее, но лишь на пятнадцатом или на двадцатом ударе она издала стон. В остальном она не сопротивлялась, даже не дрыгала ногами, уткнувшись лицом в стол. Я решил дать ей двадцать пять ударов, не очень сильных - мне казалось, что эта порка вообще символическая, что само унижение должно воздействовать на Лику. Когда я окончил, она осталась в той же позе.
- Все? - спросила она.
- Все.
Лика поднялась, отвернулась и, подтянув трусики, отошла от меня. Я вышел из комнаты, не зная, о чем говорить с ней после порки и понимая, что надо дать ей одеть юбку. С ее родственницами я не перемолвился ни словом. Пока было рано говорить о результатах.
Две недели после этого воспоминания о белых ягодицах Лики, краснеющих под моими ударами, постоянно занимали мою голову. Я думал об этом и днем и ночью, рассеянно отвечал на вопросы близких и испытал немалое волнение, когда увидел мать девушки, вновь зашедшей к нам в гости.
Она рассказала, что несколько дней после порки Лика была как шелковая, но потом опять начала свои прежние выкрутасы. За учебу она так и не взялась и опять нахватала плохих отметок. Вывод напрашивался сам собой... радикальное средство следует применить снова.
На этот раз меня пригласили пообедать за общим столом, так что я мог чувствовать себя не просто воспитателем-экзекутором, но как бы членом семьи, принимающим участие в воспитании школьницы. И разговор за столом шел в основном о поведении Лики. Сама она сидела, почти не принимая участия в беседе, не глядя на своих родственников, выражая всем видом, как ей опостылели их наставления. Но в то же время она несколько раз внимательно взглядывала на меня. Обед закончился. Все поднялись из-за стола и вышли из комнаты. Я взял Лику за руку и повел на первый этаж. Она шла за мной с необыкновенной покорностью, я же показывал свою суровость и делал все неторопливо и внушительно.
На этот раз, пока я снимал ремень, Лика стояла одетая, и только когда орудие наказания было у меня в руке, я велел ей спустить джинсы. И тут Лика удивила меня снова... она отвернулась, сама стянула и трусики, не дожидаясь приказа, а затем стала передо мной на колени, низко опустив голову. Я стоял, расставив ноги, и Лика сунула мне свою голову прямо между ног. Сегодня я уже не сдерживался. Зажав ногами голову Лики, я хлестал ремнем по ее заду со всего размаху, и ягодицы быстро розовели от приливающей крови. Моя воспитанница вновь не пыталась вырваться, хотя громко и протяжно стонала, а затем начала кричать. Я понимал, что мне это ничем не грозит, и только усиливал удары - не помню, сколько их было на этот раз. Теперь я уже знал, что все пройдет гладко, и полностью отдался своему блаженству. Я секу молодую девушку, наказываю ее за дело, мне не надо скрываться, не надо упрашивать ее. Обстоятельства на моей стороне. И я все больше увеличивал паузы между взмахами ремня, растягивая удовольствие.
Несколько последних ударов я нанес уже пряжкой от ремня. Лика взвизгивала громче обычного, но не пыталась вырваться. Напротив, она как будто старалась сдерживать свои крики, чтобы экзекуция не закончилась слишком рано. Когда все кончилось, она встала и молча привела себя в порядок. Я заметил, что лицо ее сильно покраснело, но еще не знал твердо, приписать ли это стыду или возбуждению. К тому же меня отвлекало единственное, что причиняло мне досаду на протяжении всей экзекуции - это невозможность сдерживать свою эрекцию, так что мой член увеличился в размерах так, как только возможно. Поэтому я не присматривался к Лике, стремясь скрыть свои непедагогичные мысли и чувства... Прошло несколько недель. Экзекуции на первом этаже стали обыденным явлением. Я окончательно убедился в том, что Лика не только получает удовольствие от наказаний, мало того - что именно порка приносит ей ни с чем не сравнимую остроту ощущений. Похоже было, что вся ее сущность жаждет порки и ради нее она готова пожертвовать многими своими капризами. Чтобы не возбудить подозрений, я нарочно неохотно принимал просьбы провести воспитательную работу. В первые дни после наказания Лика вела себя очень хорошо, в школе занималась прилежно, но словно бы затем, чтобы через неделю или две недели выкинуть еще какую-нибудь пакость. Это еще больше убедило меня в том, что моя воспитанница просто напрашивается на порку, и что у нас с ней появилась маленькая тайна.
Мало-помалу наши сеансы, как я их называл про себя, родственницами Лики воспринимались уже без всякого смущения. Соответственно, и я без стеснения развил свою теорию. Я говорил, что у девочки затянулся переходный период, и что лишь строгие меры спасут ее от полной распущенности и моральной гибели. Следовательно, ее необходимо сечь не слишком часто, но сильно. Я встретил полное понимание и просьбу не пропускать ни одного ликиного проступка, с тем, чтобы воспитательный процесс развивался без перерывов.
Я объявил также, что наказание ремнем с пряжкой с той силой, с какой это необходимо для воздействия на Лику, может нанести ей травмы, а поэтому следует перейти на розги. Возражений не было ни со стороны родственниц, ни со стороны Лики, мало того - розги ей тоже больше нравились. Прутьев можно было собрать сколько угодно и на наших участках, и у реки, рядом с нашими домами. Для того, чтобы порка не проходила в походно-полевых условиях, мы договорились считать комнату, где я порол Лику, помещением для экзекуций, а посреди нее поставили деревянную скамью. Теперь Лика могла ложиться во весь рост, а я имел возможность даже привязывать ее за руки и за ноги. Впрочем, это было излишним - Лика ни разу не делала попытки взбунтоваться, и под самыми хлесткими ударами не делала попытки встать. Она кричала, визжала и извивалась, а иногда просила о пощаде или о передышке (первого я не давал никогда, второе - изредка), но не противилась тому, что я делаю с ней.
Постепенно установился такой порядок... я приходил к ним домой раз в неделю, выслушивал рассказ о поведении Лики, сам читал ей нотацию и затем мы вместе отправлялись в комнату для порки. Ее родные стали даже уходить из дому, чтобы меня во время исполнения долга ничего не отвлекало. Если провинность была чересчур ужасной, я выражал желание высечь Лику в тот же вечер, и со мной всегда соглашались. Я чувствовал, что за ее выходками стоит именно желание получить побыстрее и посильнее. Набедокурив, Лика с трудом сдерживалась, чтобы не прибежать ко мне раньше, чем придут ее родители, и не пригласить меня на порку. Меня восхищала возможность делать наказания разнообразными, в соответствии с тяжестью проступка (то есть по всем правилам педагогики). Как правило, Лика получала тридцать - пятьдесят не очень сильных ударов, но бывали и исключения. За грубость по отношению к старшим я порол ее особенно жестоко; несколько раз следы от розог оставались на ее полушариях по неделе и больше, а сразу после такой порки она не могла сидеть и даже пропускала из-за этого занятия в школе. Но поскольку розги действовали на нее благотворно, меня даже просили - с глазу на глаз - сечь сильнее. Я, конечно же, не мог отказать. Не менее интересно было назначать наказания и за мелкие провинности. Иногда, к примеру, я стегал ее по рукам прутьями или крапивой. А один раз поставил в угол на колени. Это ей очень понравилось, а еще больше - случай, когда перед тем, как лечь на скамью, она должна была выстоять в углу полчаса со спущенными трусиками и сложенными за спиной руками. После этого она всегда просила меня ставить ее в угол перед поркой, но я следил за тем, чтобы наказания не превращались в заказные, и делал только так, как мне нравилось. И Лика никогда не возражала мне, более того - моя строгость импонировала ее характеру. Глядя, как она по моему приказу обнажает свои самые интимные части тела, как поспешно, глядя мне в глаза и полуоткрыв рот, принимает унизительную позу, я не мог поверить, что передо мной та самая развязная девица, для которой не существовало ничего святого, которая ругала матом своих родных, издевалась над своими парнями и принимала наркотики. Может быть, именно это ей и требовалось с самого начала? Не знаю. Я не психолог и не сексолог, так что могу говорить лишь о том, что наблюдал собственными глазами.
Конечно, для такой испорченной девчонки было весьма естественным попытаться меня соблазнить. И несколько раз - что греха таить - мы занимались с ней сексом. Прежде всего она несколько раз попыталась сделать мне минет, но это было в те дни, когда ее родные еще не отлучались из дому, и я опасался, что нас застанут. Что, конечно, основательно подорвало бы доверие к моим педагогическим способностям, и даже могло бы стать основанием для какого-нибудь уголовного дела. К тому же Лика уже давно обжималась с парнями и - как я заметил по следам на ее руках - хотя бы пару раз в своей жизни кололась наркотиками, так что вполне могла страдать какой-нибудь венерической болезнью. Кроме того, я помнил, как долго пришлось практиковаться моей супруге, прежде чем она научилась сосать и облизывать мой член так, чтобы мне это было приятно. Зато теперь, хотя ей уже было за тридцать, она великолепно обслуживала меня. И я не ожидал получить особенного удовольствия от этой девчонки. Но потом, когда мы стали оставаться одни, а доверие между нами переросло в сообщничество, я стал позволять себе и эту милую шалость (я имею в виду обычный секс). Я каждый раз брал с собой презерватив, и если обстоятельства позволяли, то вслед за поркой следовала другая игра. Выпоров Лику, я приказывал ей подняться, ставил у стола - в той позе, в которой отстегал ее в первый раз - клал руки на ее горячие и красные ягодицы и вводил в нее сзади свой член. Пару раз я имел ее обычным способом, но обычно трахал ее в анальное отверстие. Лике это, видимо, тоже нравилось - во всяком случае, она бурно кончала. Моя жена не любит анального секса, а с Ликой я мог не стесняться. Ей было, разумеется, больно, но ведь я только что причинял ей не меньшую боль, стегая розгами по голой коже, так что можно было - для очистки совести - считать и этот половой акт составной частью наказания.
Шли месяцы, учебный год приближался к концу, и мать Лики все чаще говорила мне с благодарностью, что регулярные наказания пошли ее дочери на пользу. Лика перестала баловаться наркотиками и таблетками, стала одеваться скромнее, перестала хамить учителям и даже в школе занималась успешнее. Однако - и это повторялось регулярно весь год - периодически она как будто и опять начинала хватать двойки и прогуливать уроки. Я объяснял это тем, что секу ее недостаточно сильно, на самом же деле догадывался, что Лика ведет себя так, потому что ей снова хочется насладиться поркой. На всякий случай я прибавлял, что даже если девочка ведет себя лучше, это не дает повода смягчить экзекуции, напротив, необходимо закрепить урок и за меньшие провинности назначать не менее суровые наказания.
Незаметно подошли выпускные экзамены. Лика делала успехи, ее родители заговорили даже об институте. Но я с сожалением думал о том, что Лику-студентку я уже не смогу воспитывать за недостаточное прилежание, а стало быть, нам придется расстаться. И вот к сегодняшнему дню я мог считать свою миссию выполненной. Сегодня утром я увидел, как Лика в последний раз в жизни идет в школу, и не смог удержаться от тяжелого вздоха. Весь день с утра я чувствовал себя не в своей тарелке. Умом я понимал, что все складывается так, как и должно быть. Лика окончит школу, превратится в полноправную гражданку, а наши останутся лишь воспоминанием - несомненно приятным для меня и почти наверняка таким же для моей воспитанницы. И все-таки я чувствовал разочарование от того, что все это так быстро кончилось. Перестань, уговаривал я себя. Ты получил от судьбы то, что хотел и даже больше. Твои отношения со взрослой девушкой не могли продолжаться и дальше таким же образом. Это неестественно. А значит, и хорошо, что точка будет поставлена вовремя.
И все-таки мною владела грусть и печаль.
Ну что ж, подчинимся обстоятельствам.
Вернувшись домой, я вышел во двор, чтобы покурить. В доме я никогда не курил, чтобы не повредить здоровью моих домашних. А на этот раз отошел и подальше - к забору. И вдруг услышал разговор двух женщин в соседнем дворе...
- Представляете, все экзамены провалила! Вчера, вместо того, чтоб готовиться, пошла куда-то с подружками, такими же двоечницами, напилась там пьяная, пришла утром в школу - хоть бы сказала, что заболела - нет, так и начала сдавать, и конечно, ничегошеньки не сдала! Второгодница! Что теперь делать, не представляю!
- Всыпать покрепче!
- Да уж не в первый раз. Придется опять хорошего человека беспокоить. Пусть выдерет сегодня вечером, да так, чтоб на всю жизнь запомнила! Ничего-ничего! И потом каждый день будет получать.
Я потихоньку отошел от забора. На душе стало легче. Я не сомневался, почему Лике пришла в голову мысль напиться вчера вечером, и голова слегка кружилась от сознания, что впереди - еще как минимум год строгого воспитания. Не теряя времени, я стал присматривать самые толстые прутья для сегодняшней розги. За провал всех экзаменов Лике полагалась самая жестокая порка, и я заранее обдумывал нотацию, которую намеревался прочитать в присутствии ее родителей...