На свиданье собиралась
Дева с Гохо, Князем Смерти...
Песнь об Отори аль'Инараса.
В Ордене ее всегда звали Феникс. Всегда, потому что Най родилась и выросла в Ордене, она стала Орденом, а он проник в нее, наделив своей силой каждую клетку ее тела и каждую незримую частицу ее души. Здесь, и только здесь были ее братья и сестры, здесь, и только здесь она чувствовала себя собой.
Когда кто-нибудь в Ордене упоминал ее тайное имя, Най непроизвольно улыбалась, и в ее улыбке была немалая доля высокомерия. Она привыкла смотреть на сестер немного свысока, хотя и не настолько, чтобы оскорбить их достоинство.
Ей поистине было чем гордиться: природа наделила Най сияющей красотой, а Орден ей одной подарил уникальную, фантастическую способность к воскрешению, способность, которой до нее не обладал никто. Возможно, в этом была немалая заслуга ее предков, особенно бабушки Эгеретты, ведь недаром она вела свою родословную от самой Луны...
Феникс. Только она одна из всего Ордена несла на себе печать тайны, каждый раз после очередной великолепной и сладостной смерти обретая новую жизнь. Най не знала и не смогла бы объяснить, как происходит это чудо, которое, впрочем, для нее чудом уже давно не было. Герольд Лагун говорил, что Най - шутка Бога, и ей, несмотря на ее тысячелетний возраст, по-прежнему безумно нравилось быть шуткой, хоть она и не верила ни в богов, ни в дьяволов (исключая, конечно, ее братьев и сестер).
Когда Най думала об этом, она восхищалась собой, и ей хотелось смеяться. И она заливалась хохотом, просторным и звонким, как веселый ливень в середине лета, повергая в смятенье и страх пугливых фей и мелких демонов, не говоря уже о людях. Ведь они от века боятся лунных ночей и безграничной свободы, тех самых вещей, без которых Най не могла жить и умирать...

Та ночь перед Самайном, когда она впервые заметила жалость в глазах сестры Кандиды, тоже выдалась лунной и загадочной...
Най любила Самайн и, возможно, поэтому гнала от себя дурные предчувствия. Она слишком увлеклась балами и пирами в Небесной Цитадели, где в эти дни собрался весь Орден. Ее жизнь заполнили встречи с долгожданными друзьями, молчаливые ночные процессии на белых и алых конях, любимые ею с детства, и прогулки по мглистым рощам, освещенным огнями костров и факелов. Най вновь, как каждый год, упивалась сдерживаемым этикетом весельем, созерцанием прекрасных дам, в каждом жесте которых царила грация, а в каждом слове - утонченное сладострастие, величественных паладинов, преисполненных силой и благородством, и их статных горячих скакунов, от которых исходил непередаваемый терпкий запах погони, всегда заставлявший ее жадно вдыхать напоенный им воздух и волновавший в ней такую же алую кобылицу, гордую и ненасытную в своей неутоленной животной ярости. Но Най слишком хорошо знала эту неукротимую красавицу, чтобы отпустить ее на волю раньше времени; она ждала той праздничной ночи, последней ночи Самайна, когда ее братья и сестры снова кинутся в пучину волшебного, оглушающего безумия, и она сможет показать миру свой истинный лик и превратиться в Феникса...
В комнате по соседству сестра Ундина громко, нараспев читала "Книгу крови", древнюю летопись Ордена, но Най не разбирала слов. Голос, сливаясь с далеким напевом арф неведомых менестрелей, превращался в чудесную музыку, которой Орден говорил о своей любви к ним, своим детям. От этой мелодии, рожденной какими-то таинственными струнами в душе ее самой нежной подруги, тело Най превратилось в тугой бич, занесенный для удара, оно гудело от охватившего его напряжения, и по пылающей коже шли мурашки острого любопытства, к которому примешивался легкий страх. Что приготовил ей сегодня Орден?
Руки, словно повинуясь какому-то неслышному приказу, сами собой расстегнули тяжелую золотую брошь на плече, и темно-красная атласная накидка соскользнула на пол, окутав ее ноги прохладными гладкими складками. Зеркала, покрывавшие украшенные громоздкими гобеленами стены ее кельи, отражали ее божественное тело во всей его ослепительной красоте. Най казалось, что она стоит в луже крови, вся отдаваясь ритму ее животворящих волн.
Здесь, на виду у сотен зеркал, Най чувствовала себя богиней, парящей в поднебесье. Она редко снимала с себя всю одежду, потому что ее нагота неудержимо пьянила ее, и, случалось, она лишалась чувств в безумном порыве страсти. В наследство от матери, эльфийской красавицы Миркелиан, ей досталась великолепная фигура: длинные стройные ноги с тонкими, как у всех женщин сумеречного народа, почти девичьими щиколотками, и крутые бедра, ни разу не знавшие родов, переходили в гибкую талию, похожую на тонкий, устремленный ввысь ствол молодой пальмы. Полная, но не отяжелевшая грудь с большими золотисто-коричневыми сосками гордо выдавалась вперед, а ровным грациозным плечам и царственной шее могла позавидовать любая смертная. Блестящие черные волосы, доходившие ей почти до ягодиц, она собрала в высокую замысловатую прическу, украшенную золотыми иглами, лилиями и орхидеями, тонкий, пьянящий аромат которых заменял ей благовония. Единственным своим недостатком Най считала слишком смуглую кожу. Однако за тысячу лет она успела привыкнуть к этому, тем более что, как и в юности, ее тело было нежным и безупречно гладким, подобно атласной ткани, лежавшей у ее ног.
Сестра Ундина вошла без стука, но Най даже не пошевелилась, заслышав ее тихие шаги, ведь между ними не было тайн. И хотя на Ундине было роскошное темно-синее платье, она не стеснялась своего обнаженного тела. Напротив, ее возбуждало то нескрываемое восхищение и желание, которые она прочитала в глазах подруги. Однако они обе знали, что сегодня им не быть вместе.
Ундина молча подошла к Най, подняла ее плащ и накинула ей на плечи, с нежностью касаясь ее разгоряченного тела. Руки сестры легли ей на локти, и, заглянув ей в глаза, Най снова заметила в них какую-то странную грусть с оттенком сострадания, будто между ними произошло что-то, о чем она еще не знала.
- Огню в нашей крови нужна новая жертва, - прошептала Ундина формулу извечного таинства. - Орден ждет своего овна, который своей чистотой и невинностью искупит нашу жажду...
- ...Жажду огня, питающего наше бессмертие, - продолжила Най ритуальную фразу.
Ундина взяла ее за руку, и они вдвоем направились к алтарю, возвышавшемуся в середине огромного Центрального Зала, представлявшего собой просторный купол, освещенный тысячами факелов. Сестры преклонили колена перед массивным золотым ложем с четырьмя высокими колоннами по углам, которые покрывал замысловатый барельеф, изображающий древних богов и богинь, сплетающихся в диковинных совокупленьях. Здесь были и звероголовые повелители Египта Озирис и Изида, и Молох, пожиравший младенцев в объятиях Иштар, и жестокий, как солнце, змей Кецалькоатль, оплодотворяющий Землю, и Марс, прелюбодействовавший с Венерой, и даже сам Кама, который вместе с владычицей Кали насильно овладевал чистой, как утро, Сарасвати.
"Воистину, как только не звали меня люди! - размышляла Най, расставляя на алтаре свечи так, чтобы они образовали Солнечный Пантакль, призванный сообщить этому месту божественную энергию. - Они знали меня как Маху и Морриган, единую в трех лицах, они видели во мне порочную Лилит и кроткую Еву, кровавую опустошительницу Нурну и отирающую слезы Наламиру. Как они все-таки глупы! Даже Мастер, испугавшись своего Дирижера, превратил меня в паучиху. Даже Старец-С-Вершины-Рассветной-Зари не додумался, что устроительница Лакшми - другое имя разрушительницы Тандавы, что Лада - такая же ненасытная горянка, как и все, достойные Ордена".
Най снова захотелось громко расхохотаться, но на этот раз она сдержала этот порыв. Предусмотрительно расстелив на алтаре, покрытом темными, почти черными пятнами, зеленовато-белую шкуру единорога, она умелой рукой угольком начертала на мраморном полу вокруг ложа черные руны, выплела на углах из гибких веточек молодой омелы письмена на огаме и вновь уселась у тяжелого подножия алтаря в ожидании того, что еще никогда не случалось.
Сестра Ундина вышла за грань освященного Пантаклем круга, и Най снова осталась одна. Впрочем, ее уединение было не более чем видимостью, ведь сейчас за ней наблюдал весь Орден: кто с нетерпением, а кто и с завистью.
- Vous are charmant tonight! - воскликнула своим бархатным голоском сестра Мари-Нуар по прозвищу Ляпеж, мешая родной французский с ломаным английским.
"Немного глуповата, но завораживающе красива", - подумала Най, польщенная ее комплементом.
- Mala stryga, sancta, masca, dea! - восхищенно шептал брат Бенедикт. Най чувствовала, как он пожирает взглядом ее полуобнаженное тело, как огонь, поднявшийся из чресл, пылает в его глазах, как он силится мысленно овладеть ею, зная, что этого никогда не произойдет наяву.
"Прекрасное произношение, - думала Най. - А какие стихи сочинял он для нее на древнегреческом! Но, увы, совершенно никчемен в постели: слишком сильно влюблен в свою влюбленность".
- Нор лорн ойэ гал ди о'линнат! - тоном опытного дамского угодника признался брат Анарэль и, попытавшись пошутить, добавил на валлийском: - Время откладывать яйца...

- Bi i dho hasht! - грубо прервал его брат Тэлсинн, не понимавший эльфийского юмора и не переносивший его птичьего акцента, коверкавшего кельтские слова до неузнаваемости. - Лешачье племя! - в сердцах выругался он, хотя знал, что обидеть Анарэля просто невозможно: он то ли постоянно пребывал в гордой невозмутимости, то ли вообще не понимал, в чем дело.
От одного звука голоса ирландца все тело Най затрепетало. Могучий, неутомимый самец! От него всегда исходил сильный звериный запах, делавший ее послушной и влажной. Да и сам он всем своим обликом и повадками напоминал волка и, возможно, был оборотнем...
Через несколько минут Ундина вернулась, но не одна. С ней шла хрупкая испуганная девочка лет двенадцати в голубеньком летнем сарафане.
- Сегодня ты - наша рука, Феникс, - сказала Ундина, грубо толкнув девочку к алтарю, и присоединилась к зрителям. Най посмотрела в заплаканные глазки девочки, темно-зеленые с черными крапинками, и увидела в них такую бездну страха, что не могла не проникнуться жалостью и состраданием к ней. Она любила детей, хотя никогда не согласилась бы стать матерью, ведь себя она любила гораздо сильнее, чем других. На глазах девочки снова выступили слезы, но Най поспешила вытереть их краешком своей накидки, ласково улыбнулась и спросила:
- Как тебя зовут, дитя?
- Энджелина, - ответила девочка, с любопытством оглядывая зал, факелы, украшавшие стены полотна с пугающими и в то же время притягивающими взгляд изображениями, золотое ложе с диковинными фигурками и эту красивую женщину, которая почему-то казалась ей единственным добрым существом в этом странном месте. Она слышала сказки о волшебных холмах-сидах, где в Самайн собираются таинственные люди богини Дану, некогда правившие всей Белой Страной, но, будучи современной и начитанной юной леди, считала их вымыслом. К тому же, ей было непонятно, как это место, находясь под землей, могло одновременно находиться над облаками, ведь она видела их внизу, когда шла по коридору мимо высоких стрельчатых окон.
Все это заставляло мысли девочки путаться в поисках хоть какого-нибудь разумного ответа, и она пробормотала первое, что пришло ей в голову:
- Я хочу к маме. Отпустите меня, пожалуйста!
- Конечно, дорогая, ты скоро будешь дома, - успокоила ее Най, не переставая улыбаться. - Я просто хотела немножко поиграть с тобой, ведь сегодня большой праздник. У меня есть для тебя маленький подарок, - продолжала она, достав из складок плаща изящную серебряную диадему, украшенную орнаментом из червленого золота и сияющую бриллиантами и рубинами, и водрузила ее на высокий лоб девочки. Та восхищенно ахнула и осторожно прикоснулась к драгоценному обручу кончиками пальцев; она никогда раньше не видела таких красивых вещей.
- Хочешь, ты станешь королевой, а я буду твоей подружкой? - заговорщицки прошептала Най, подмигнув девочке.
- Вы так добры, госпожа! - поблагодарила ее Энджелина. (Ей, конечно, следовало отказаться от такого дорогого подарка, ведь она совсем не знала эту леди, но она уговорила себя сделать это немножко позже. Только для того, чтобы не обидеть эту милую женщину.)
Вместо ответа Най положила ладонь на теплое обнаженное плечо девочки, взглянула ей прямо в глаза, и ее губы почти неслышной скороговоркой прошептали заклятие забытья:
- Ego, ago, et superago, et consumattum est.
Взгляд девочки на миг заволокло туманной пеленой, но в следующее мгновение он вновь сделался ясным, хотя и несколько рассеянным.
- Ты хочешь, чтобы я стала твоей мамой? - спросила Най, склонившись к самому уху девочки.
- Да, да! - прошептала Энджелина, чуть не плача от счастья. Никогда в жизни она никого так не любила, как эту прекрасную леди, ни у кого из людей, которых она знала, не было такого приятного голоса, такой ласковой улыбки и таких горячих нежных рук. Теперь она отдала бы все на свете, чтобы быть похожей на нее. Не в силах более сдержать рыданий Энджелина кинулась в ее объятия и прижалась к ней своим трепещущим телом, спрятав лицо в прохладных складках ее плаща.
- Не плач, не плач, Энджелина, я люблю тебя! - повторяла Най, с закрытыми глазами лаская волосы, плечи и спину девочки, вздрагивавшей то ли от рыданий, то ли от ее осторожных прикосновений.
"Да, только Ундина могла приготовить для меня такое лакомство", - думала она, мысленно благодаря сестру и отдаваясь неудержимому огненному вихрю, который родился где-то в нижней части ее живота от прикосновений острых холмиков маленьких девичьих грудей.
Она взяла в ладони голову девочки, отерла с ее лица слезы, проведя кончиками пальцев по ее трепетным векам и мокрым щекам и обжигая их своим ароматным горячим дыханием и нежными словами, от которых последние льдинки страха в груди девочки таяли и превращались в ручейки любви.
Энджелине хотелось теперь только одного - чтобы эта прекрасная женщина была счастлива, чтобы ей было хорошо, и поэтому не стала противиться, когда та поцеловала ее в сухие, соленые от слез губы. Напротив, она сама с жадностью прильнула к ее настойчивым устам, чувствуя, как горячий влажный язык ласкает внутреннюю поверхность ее девственного рта. Ей хотелось подольше продлить это новое, волнующее ощущение, по сравнению с которым несмелые и неумелые поцелуи Тома, ее одноклассника, выглядели, по меньшей мере, бездарно.
Сердечко девочки билось все чаще, голова кружилась, но она продолжала упиваться сладостным восторгом прикосновений Най, и теперь уже сама целовала ее, зная, что это доставляет ее любимой такую же радость. Теперь она совсем по-новому ощущала горьковато-сладкий аромат этих тяжелых волос и теплой нежной кожи. Боже, как бы она хотела (хотя она боялась признаться в этом даже самой себе) чтобы ее волнующие губы прикоснулись к ТОМУ месту, где она чувствовала острое, похожее на зуд назойливое жжение!
А Най в каком-то безумном порыве продолжала лобзать ее лицо, губы, ее тонкую шею и угловатые девичьи плечи. Она уже не могла остановиться, даже если бы захотела, она неумолимо становилась хищницей, наслаждающейся безраздельной властью над своей юной жертвой, вгрызаясь в ее мягкую плоть.
Ее небрежно наброшенная накидка сползала все ниже, обнажая божественные плечи и приоткрывая таинственную ложбинку между грудями. Най взяла в руки прохладные маленькие ладошки Энджел, отметив про себя, что у нее длинные аристократические пальцы, и прижала их к своей полуоголенной груди, заставив девочку обнажить ее совсем. Большие теплые полушария ее роскошных грудей сами легли в руки Энджел, и Най будто растворилась в ее восхитительных ласках, чувствуя, как под робкими, немного неумелыми прикосновениями пальцев девочки ее грудь, казалось, наливается какими-то теплыми соками, а большие кружочки сосков набухают, делаясь все более твердыми и чувствительными.
В голове у Най шумел прибой, дыхание участилось. От наполнившего ее небывалого наслаждения становилось все труднее стоять на ногах, и она, сбросив накидку и подхватив Энджел на руки, села на покрытый мягкой шкурой алтарь и усадила девочку себе на колени. Ее пылающие ладони гладили тоненькие девичьи ножки, покрытые мягким пушком и послушными золотистыми волосками, нежные и гладкие, будто лебединое перо, бедра, задирая все выше подол сарафана, и вскоре коснулись шелковой ткани нижнего белья.
Девочка, опьяневшая от острого желания, которого никогда раньше не испытывала, принимала, как бесценный дар, каждое прикосновение своей новообретенной матери. Скрестив руки, она сбросила с плеч невесомые лямочки, и платьице легко соскользнуло вниз, открыв взору Най маленькие, еще не до конца оформившиеся грудки, похожие на два нежных незрелых персика, покрытых тонкой полупрозрачной кожицей, под которой таилась такая же нежная кисло-сладкая мякоть.
Женщина провела языком вдоль бегущей под левой ключицей девочки синей жилки, просвечивающей сквозь бледную кожу и похожей на бегущий в снегу ручеек невинной мечты, вдохнула свежий теплый запах юных подмышек, лаская ртом покрывавшие их мягкие курчавые волосы, и с жадностью приникла губами к розовому соску, который, казалось, сам стремился им навстречу. Ее поцелуи были неистовыми, обжигающими и влажными. Она лизала нежные соски кончиком языка и легонько покусывала их, с наслаждением ощущая на зубах вкус податливой молодой плоти.
Руки Най медленно, словно нехотя, стянули с девочки ее белые трусики и с силой стиснули упругие розовые ягодицы. Обезумев от ласк, Энджел обвила руками ее шею, запрокинула голову и начала тихонько постанывать, а Най продолжала покрывать ее тело страстными поцелуями.
Наконец их уста снова слились в одно целое, и они крепко прижались друг к другу, так, что их груди соприкоснулись, а соски стали тереться друг о друга, чему Най помогала, совершая волнообразные движения телом. Потом она положила охваченную истомой девочку на пушистый мех единорога и стала целовать ее ноги, полизывая солоноватые подошвы и подолгу перебирая губами маленькие пальчики. Ее жадный рот поднимался все выше и выше, лобзая лодыжки и икры, колени и бедра и приближаясь к прикрытому каштановым руном лону. Немного приоткрыв кончиками пальцев внешние срамные губы девочки, Най прильнула губами к ее еще нераспустившемуся бутону и стала нежно целовать девственные врата любви, обильно увлажненные сочившимся из влагалища нектаром и ее собственной слюной. Она возбуждалась все сильнее: то ли от громких стонов Энджел, впервые испытавшей запретное удовольствие, то ли от исходившего из ее раскрытого лона острого, немного кисловатого запаха желания. Ее язык медленно скользил вверх и вниз вдоль алой щелки, с каждым разом проникая все глубже, и подолгу задерживался на набухшем бугорке клитора. Смочив указательный палец густой слизью, Най стала ласкать им ложбинку между ягодицами девочки и розовый ободок заднего прохода, и вскоре он свободно вошел в ее узенький ректум. Втиснув туда еще один палец, женщина начала совершать рукой вращательные движения, не переставая посасывать заметно увеличившийся клитор, отчего девочка задрожала и выгнула спину в горячке сладострастия.
Не в силах больше сдерживать охватившее ее возбуждение Най уселась на девочку верхом, раздвинув ноги так, чтобы их вагины тесно прижимались друг к другу, слившись в одном безумном движении, и их тела сплелись в невероятном объятии, страстно лобзая друг друга.
Энджел вся без остатка отдалась захлестнувшей ее волне экстаза, превратившего ее в послушную рабыню этой прекрасной волшебницы. У нее перед глазами в быстром танце кружились ожившие фигуры языческих богов: их дико изгибающиеся тела, по бронзе которых метались огни факелов, яростные оскалы, искажавшие их нечеловеческие лица, и вспыхивавшие в сполохах пламени самоцветы глаз. Эта огненная пляска, казалось, изображала сам бесконечный круг жизни, круг любви и смерти - двух величайших сил в этом мире, скованном цепями трех гун, будто ожерельями из черепов, украшавшими шею владычицы Кали, будто бесчисленными витками Солнечного Змея Кецалькоатля, - двух сил, которые здесь, на этом ложе, познавали себя как единое вечное начало. И они вдвоем, Феникс и девочка по имени Энджелина, присоединились к этому сумасшедшему танцу, сделались частью этого круга, впитав в себя его ритм и смысл...
...Най, забыв обо всем, с остервенением кусала губы, шею и грудь девочки, царапала своими длинными острыми ногтями ее нежную кожу, оставляя на ней алые полоски, и эта боль превращалась в теле Энджел в жгучее, незабываемое ощущение счастья. А когда по ее обезумевшему телу пошли судороги, и нестерпимое наслаждение громким воплем вырвалось сквозь оскаленные зубы, Най выхватила из своей высокой прически золотую заколку и с силой вонзила ее в ямочку на горле своей жертвы. Тонкая длинная игла легко, как в растаявшее масло, вошла в юную плоть, проколола трахею, и ее острие показалось с противоположной стороны. Девочка издала хриплый сдавленный стон, из уголка ее рта потекла тонкая струйка крови, а Най снова и снова вонзала в ее тело свое оружие, нанося бесчисленные удары в шею, грудь, живот. Из пробитой аорты ударил фонтан горячей алой крови, которую Най, обезумев от ее сладковатого аромата, принялась с наслаждением размазывать по лицу и по всему телу. Она пила и не могла напиться этой соленой, будто морская волна, живительной влагой; ей хотелось вобрать в себя эту пульсирующую струю, и она подставляла ей розовые лепестки, окружавшие ее влагалище, чувствуя, как улетающая душа Энджелины наполняет ее существо новой силой, новой жизнью.
Как благодарна она была этой юной невинной девоньке за этот упоительный глоток бессмертия, которое недоступно простым и грубым оборванцам, считающим себя людьми, с их мелкими и пошлыми страстями, не знающими подлинного полета души и тела.

...Даже океаны имеют дно, даже бесконечность находит предел в словах, Феникс, - как всегда, бесстрастно звучал голос Магистра. - Орден волен дать, но он волен и отнять, все мы знаем это...
- Как и то, что милость его безгранична, - напомнила Най уверенно и смиренно.
- Как и то, что все мы - его слуги, - продолжал Магистр, невозмутимый в осознании своей власти, - иначе мы продолжали бы влачить жалкое человеческое существование. За тысячу лет ты познала многое, ты, Феникс, стала одной из избранных. Ты стала, возможно, самой возлюбленной дочерью Ордена, и поэтому твой авторитет среди сестер огромен. Подумай, хочешь ли ты сохранить это положение, или уйти отсюда навсегда? Сейчас для этого самое время, Феникс, потому что срок твой истек. Тебе больше никогда не суждено воскреснуть.
- Но я не могу жить, не умирая! - растерянно воскликнула Най.
- Тебе придется выбрать, Феникс. - Она поняла, что это были последние слова Магистра. Он не мог изменить волю Ордена, ведь, несмотря на свою власть, он был одним из них.
Последний раз преклонив колени и коснувшись лбом пола перед Великим, Най, как испуганная птица, вырвалась из сделавшейся вдруг невыносимо тесной кельи. Она бежала по широким коридорам и просторным светлым залам, забыв, где выход. Цитадель казалась ей теперь тюрьмой. Как он мог! Она металась в самой себе, пытаясь сделать страшный выбор между бессмертием и движущей всей ее жизнью страстью, но разум покинул ее, и на его месте зияла саднящая рана.
Как безумная, Най ворвалась в Святилище, которое теперь раскрылось в ночь, слившись с заполненным огнями костров лесом. Однако никто из братьев и сестер не замечал ее, ведь она уже выполнила свою миссию. Как она ненавидела их теперь! Как отвратительны стали ей эти похотливые твари, когда она поняла, что такое смерть!
Подбежав к Мари-Нуар, которая в исступлении извивалась на теле брата Хью, Най с размаху ударила ее по лицу. Девушка даже не заметила удара, хотя из носа у нее потекла кровь, и Най пнула ее в мягкий податливый живот. Это ощущение слабой и послушной жизни под подошвой понравилось ей, и она снова и снова била Мари-Нуар ногами, рвала ее чудесные пепельно-черные волосы, хлестала ладонями по щекам и по груди. Как сладостно было терзать такое нежное, такое живое тело, как прекрасна была эта тонкая и изящная француженка в своих мучениях, эта поруганная красота, эти растрепанные локоны!
- Еще, пожалуйста, еще!!! - кричала Мари-Нуар, вымаливая каждый удар движениями поясницы, шеи, губ, но не видя ее за пеленой боли и наслаждения. Она подставляла под ее обжигающие удары лицо и самые нежные части своего прекрасного тела, упиваясь их жестокостью и своей низостью. Ее молочно-белая грудь со стоящими торчком малиновыми сосками покрылась зеленоватыми пятнами кровоподтеков, а на лице появились кровоточащие ссадины. Ее трепещущие тонкие ноздри раздувались, жадно вдыхая густой запах мускуса...
Внезапно серой тенью из-за деревьев выскользнул огромный силуэт волка с горящими желтым огнем глазами. В мгновение ока он миновал разделявшее его и женщин расстояние, неслышно подбежал к Мари-Нуар сзади и, толкнув ее головой в спину, опрокинул на четвереньки. Вначале она немного испугалась, но, почувствовав теплый влажный нос, уткнувшийся в ее промежность, лижущие прикосновения жадного сильного языка к ее бедрам и ягодицам, выгнула спину и, подавшись назад, прижалась задом к чему-то мохнатому и горячему.
С громким утробным рычанием могучий волк зажал в челюстях тонкую шею девушки, лишив ее свободы движений, и быстро и неистово удовлетворил свою похоть. Огромный детородный орган зверя с трудом поместился в миниатюрном влагалище Мари-Нуар, но, несмотря на раздирающую боль, она была наверху блаженства. В каком-то ненасытном порыве сладострастия она выставила зад как можно выше, так, чтобы громадный член вошел в ее тело до упора, и почти легла на грудь, не переставая рукой ласкать собственный клитор. Ее покрытое синяками лицо исказила безумная гримаса боли и наслаждения, и, завыв, протяжно, словно волчица, она кончила.

"Прочь! Прочь! Прочь!"
Только одно слово пылало в сознании Най. Ей хотелось лишь одного - убежать, улететь, скрыться от этой беснующейся в разврате толпы. И она бежала пустыми коридорами Цитадели, которые совсем недавно казались ей такими родными, бежала, закрыв глаза ладонями и не разбирая дороги. Сделавшиеся вдруг будто чужими ноги сами привели ее в келью Ундины, которая избегала шумных оргий и предпочитала им уединение даже в праздничные дни.
Най бросилась к ногам сестры, сидевшей в одиночестве перед гадательным столиком, на котором стояло две свечи и были разбросаны черные камешки, обняла ее колени и дала волю рыданиям.
- Я не такая, как они! Я другая, другая! Я не могу умереть! Я не хочу, не хочу!..
- Успокойся, милая, - ласково шептала Ундина, перебирая ее волосы, - ты не умрешь, ты всегда будешь с нами. Это - всего лишь испытание Ордена.
- Но, сестра, почему все они кажутся мне врагами? - умоляюще спросила Най, заглянув Ундине прямо в глаза. - Почему я чувствую себя средоточением зла?
- Так бывает, любовь моя. Это страх, просто страх. Ты боишься умереть навсегда, как человек. Люди боятся греха, потому что они смертны. Страх - это грех.
- Как я смогу жить без Него? Целую вечность! - с ужасом воскликнула Най. Слезы на ее глазах высохли, уступив место безбрежному отчаянию.
- Забудь об этом, пока мы вместе, милая! Когда ты увидишь Его, ответ сам придет в твои уста, родившись в сердце, - произнесла Ундина, обняв ее за плечи.
Ее слова не могли быть неправдой, даже теперь, когда Най перестала верить самой себе и Ордену, она безотчетно доверилась своей возлюбленной сестре.
В своем синем атласном платье, похожем на вечернее небо летом где-нибудь над Энгрейлом, Ундина была подобна Ами-Лэе, Властительнице Ночи. В ее карих, лучившихся любовью глазах Най читала только сострадание и нежность, которых так недоставало ей самой. Желая очиститься от безумия этой ночи и потерять себя в любви подруги, она поцеловала ее чувственные теплые губы. И уже не смогла оторваться.
Их руки сплетались, словно стебли гибких лиан, а уста непрерывно ласкали друг друга, сливаясь в единое целое. Най села сестре на колени, обвив ногами ее талию, и, обжигая поцелуями шею, освободила из плена летнего неба ее тело. Ундина нежно улыбнулась и стыдливо прикрыла ладонями груди.
А Най снова оказалась во власти ее неземного очарования: ее слух ласкал этот знакомый тихий смех, ее ноздри щекотал аромат женского тела, а ее взгляд, будто в первый раз, восхищенно открывал для себе его плавные и грациозные линии. Она взяла Ундину за запястья и мягко, но настойчиво отодвинула ее руки.
У нее была изумительная тяжелая грудь, молочно-белая с голубоватыми прожилками вен и необыкновенно большими розовыми сосцами. Когда Най смотрела на ее божественную наготу, ее память невольно возвращалась к воспоминаниям забытого детства, когда она маленькой девочкой засыпала на груди няни Энн, которая была для нее тогда самым надежным приютом на свете, и Ундина казалась ей самым теплым и милым существом в мире, и похожее на боль желание, поднимавшееся из потаенных глубин ее тела, превращалось в огромную нежность, рвавшуюся из глаз потоками горячих слез.
Най позволила вечности длиться, только взглядом лаская нежное тело подруги, чтобы подарить ей тот самый восхитительный миг, когда ее кожа, превратившаяся в тлеющую, медленно нарастающую истому, вспыхнет яркой вспышкой наслаждения даже от случайной искры легкого прикосновения. Именно Ундина когда-то учила ее часами разжигать это опьяняющее нетерпение, а потом, превратившись в одно целое, взмывать в заоблачную высь, чтобы прикоснуться к звездам, сгореть в солнечной короне и рухнуть в океан блаженства.
...А когда последние песчинки вечности со звоном рассыпались на каменном полу, Най позволила себе со всей нежностью, на которую была способна, прошелестеть кончиками пальцев вниз по ее гладким золотистым плечам, поцеловать подушечками ямочки на локтях и снова скользнуть вверх по внутренней стороне рук, чтобы обнять ладонями облака...
Переплетаясь, их тонкие пальцы ласкали крупные, еще мягкие соски Ундины. Най прикасалась к ним с необычайной осторожностью, помня об их поразительной чувствительности (Ундина говорила, что даже их трение о платье причиняло ей боль). Но потом, когда ее соски набухли и затвердели в руках подруги, боль превратилась в жгучее удовольствие, и Ундина, тяжело дыша и постанывая, погрузилась в него с головой. Откинувшись на кресле, она пощипывала груди Най и подставляла каждую клеточку своего тела ее огненным поцелуям и ласкам.
А Най, сбросив с себя последнюю одежду, как неистовый влюбленный, целовала ее плечи, груди, живот, бедра, лаская своим проворным язычком каждую складочку кожи. Она собирала с ее тела каждую каплю солоноватого пота и подолгу полизывала чувствительную впадину пупка. Но больше всего ей нравилось втягивать губами полную грудь Ундины как можно глубже и сосать твердый бугорок соска, прижимая его языком к небу и легонько покусывая.
- Перестань... перестань, прошу тебя! - сдавленно вскрикнула Ундина, чувствуя приближение оргазма. Ей хотелось подольше продлить их сладостную борьбу. Най поняла ее и выпустила изо рта влажный от слюны сосок.
Ундина повернулась к Най спиной, встала на колени и, выгнув спину, как кошка, сбросила с себя платье и шелковые розовые трусики, обнажив стройные красивые ноги и полные тугие ягодицы. Най сжала их пальцами, слегка покалывая своими длинными ногтями, и стала целовать атласную кожу на внутренней стороне ее загорелых бедер, поднимаясь все выше и выше и жадно вдыхая мускусный аромат возбужденного лона, пока, наконец, не коснулась пылающими губами ее паха, и на ее лицо не закапала теплая густая слизь.
Ундина извивалась и выла от сладострастия, но Най этого было мало. Она покрывала лижущими поцелуями ее взмокшие срамные губы и клитор, розовые полушария и внутреннюю поверхность ягодиц, поглаживая ладонями мягкий живот; она похотливо и в то же время нежно прижималась лицом, шеей и грудью к ее пышному заду и влажному лону, а потом, смазав вагинальными выделениями свой твердый сосок, легко ввела его в коричневатый ободок анального отверстия, чтобы ощутить судорожные пульсирующие сжатия, от которых по телу пробегали мурашки, и замирало дыхание.
И вдруг сквозь густой туман наслаждения, застилавший ее разум, Ундина почувствовала, как горячий и влажный язык Най скользнул в ее прямую кишку и устремился внутрь, а плотно сжатые пальцы тонкой руки вошли в ее упругое скользкое влагалище, словно огромный, очень твердый фаллос...

...Они давно уже потеряли счет оргазмам, каждый из которых был ярче и острее предыдущего. Теперь Най лежала на полу, широко раздвинув ноги и поглаживая свою набухшую от неистовых ласк грудь, и непрерывно стонала. Ее тело блестело от пота и было покрыто синяками и тонкими длинными царапинами. А Ундина, усевшись на нее верхом, вводила в ее раскрытое влагалище толстую восковую свечу с закругленным оплавленным концом. Второй такой же свечой она совершала возвратно-поступательные движения в заднем проходе сестры.
Их тела медленно и плавно двигались в одном тягучем ритме. Най положила ладонь на живот подруги и стала щекотать ее сильно возбужденный клитор. Через несколько минут красивое тело Ундины изогнулось в сладкой судороге, а облепленное волосами лицо исказил дикий оскал; ее блестящие белые зубы были плотно сжаты, из уголка рта струилась слюна.
Благодаря ее резким порывистым движениям импровизированный фаллос вошел в тело Най так глубоко, как только это было возможно, затронув самые потаенные родники наслаждения; пушистый и влажный лобок сильно терся об ее увеличившийся клитор, а обезумевшие руки грубо, неистово мяли ее груди.
Будто издалека, она вдруг услышала чей-то протяжный вопль, переливавшийся вместе со все нарастающими волнами того бескрайнего бушующего океана, в который она превратилась. Казалось, что этот стон никогда не оборвется в бездну тишины, рассыпаясь повсюду долгим эхом, просторным и звонким, как веселый ливень в середине лета.

Высоко в небе, словно громадное всевидящее око, сияла полная луна. Ночь достигла своего апогея и безраздельно царила на спящей Земле, похожей на околдованную принцессу в объятиях черного некроманта.
Больше всего на свете любила Най этот час, час абсолютной тьмы и непроницаемой тишины. Она осталась с ночью один на один и по капле, словно изысканное вино, пила ее силу и печаль. Все осталось позади: и боль, и радость. Закутанная в призрачный саван волшебница смерть бродила где-то во мгле этих холмов, и в руках ее была чаша с туманным напитком покоя, которую она приготовила для своей гордой дочери.
Вдалеке раздался стук копыт. Всадник быстро приближался, и вместе с разрастающейся дробью все чаще билось сердце Най. Она знала, чей конь разбил стекло окружавшей ее тишины, она увидела его раньше, чем он появился на горизонте. Ее Бог, ее Вселенная, ее жизнь!
И она ждала его на развилке неведомых дорог, не зная, кто он и откуда пришел к ней в эту ночь, и ее волосы развевал холодный ирландский ветер, а луна отражалась в ее лице, как в зеркале заколдованной заводи.
Он никогда не опаздывал на их редкие свидания. Вот и сегодня он пришел вместе с третьим часом ночи. Казалось, его плащ был продолжением ночного неба, покрытого драгоценной россыпью звезд, а с морды гигантского скакуна вместо пены стекал огонь. Его шлем был подобен какому-то огромному черному замку, украшенному зубцами и причудливыми шпилями, его взгляд прожигал насквозь, и немногие смогли бы выдержать прикосновение каменной длани.
Одинокий всадник спешился рядом с Най и заключил ее в свои объятия, последние объятия в ее жизни...

Осень 1998 - весна 1999.