- Ты вот подсмеиваешься над Валькой, что у неё задница большая – по своему обыкновению продолжал рассказывать Петрович о своей жизни, уже на вторую нашу смену в котельной, обращаясь ко мне – а вот ни каждая бабе нравиться, когда её в зад ебут. Есть, что к своей заднице и близко не подпустит, а есть наоборот, сама посявку направит туда, да и еще и спустит пи*дой.

Я когда стал уже регулярно поебывать свою мать, она тут раздобрела, у неё хотя и так зад широкий круглый был, однако от полной жизни еще поправилась. Не помню, что за праздник был, только война еще не закончилась, и по весне было, собрались, как обычно на хуторе бабы праздник вместе отмечать. Посидели, погоревали на свою вдовью долю, поплакались, а потом так самогона накушались, что едва по домам расползлись. Мать моя тоже от баб не отстала, пришла домой, что уже лыка не вяжет, я думал, она спать завалится, да куда там, пьяная баба чужая жена, пока не почувствует, что ей в пи*ду семя влили, ни угомонится, хотя сама от этого только усталость почувствует, поэтому сразу свой пьяный взор на меня уставила. Я её на кровать положил, а она заигрывает
- Раздень меня догола – лопочет
Раздел, сиськи её помял, тело её погладил, так она просил, шепча, - давай засади, поеби, взбрызни семя в пи*денку.
Лег на нее засадил, да только пару качков сделал, ей муторно стало, видать еще и укачало. Она тогда просит - давай задком попробуем
Я, на пол её, на колени, туловище на кровати. Пристроился между ног, пошире их развел, и давай долбить в её лохматую, а оттуда уже звуки хлюпающие послышались. Вот тут мать и шепчет - давай в зад, хочу попробовать. Мол Полинка рассказывала, что тоже дюжа сладко бывает, её Петька покойный, раза, два в неделю ей сопло там прочищал. Только ты ж побольше жиром, посявку натри и само отверстие.

Самому интересно, задница у матери мягкая, пышная. При лучине рассмотрел темное пятно в расщелине между мягких ягодиц, жиру топленого побольше на него нанес и точно к нему посявку приставил. Раз надавил, другой раз надавил, не лезет посявка в зад. Мать тужится, шепчет, чтобы не спеша вставлял, сама уже руками ягодицы в стороны разводит. Наконец тронулась посявка, утонула растянув тугое темное пятно в расщелине, а за залупой, словно тугое кольцо на основании посявки захлопнулось. Мать начала подмахивать задом, только, когда уже посявка на всю медленно вогнал, мне приятно было, а мать призналась, что не почувствовала сладости, от того что я в зад её выебал. Она на небо улетала, когда я посявку ей по самый пуп в пи*ду загонял.

На ту весну к нам на хутор, учителка с двумя детьми прибилась, уставшая блудить по тылам немецким. Мать с ней как-то сразу сдружилась, сблизилась, предложила ей в нашем флигеле обосноваться. Флигель – конечно не хоромы, одна комната всего, но все же крыша над головой, когда нет ни кола ни двора. Учителку звали Мария Матвеевна, худощавая, привлекательная женщина с широкими бедрами, двадцати семи лет. Дочери её Насте, было тогда тринадцать, а сыну Сашке двенадцатый год пошел. Муж учителки служил на границе, где и погиб в первый же день войны, с тех пор она с детьми и мыкалась по немецким тылам. Месяца через три постояльцы обвыклись и пришлись, как говорят ко двору. Однажды, как-то матери приспичило, и мы с ней в баньке расположились на лавке. Ебу я её, да в порыве блаженства не заметили, как туда вошла учителка, чтобы постираться, так и замерев на пороге. Заметили мы её, только когда уже спустили. Она быстро вышла, после того как на мою посявку мокрую посмотрела, когда я её из матери уже вытаскивал. Мать за ней пошла, а я чуть позже вышел из баньки, слышу, они за банькой в полголоса разговаривают, сидя рядом на бревне обнявшись.
- Да что же я не понимаю – говорила учителка – доля наша такая вдовья. Я и сама не безгрешна.

И начала она матери рассказывать, что с ней приключилось год назад. Попали они тогда к немцам в лапы, при них две семьи расстреляли за пособничество партизанам. Испуганных до полусмерти их немцы закрыли в сарае, а когда все немцы разъехались, остался только один немец, то он их покормил сытно и знаками объяснил, что если они его будут слушаться, то он им еще еды даст и отпустит. Сначала я не поняла его намерений – говорила учителка - а потом заметила, как он на Настю стал посматривать, приветливо улыбаясь. Стала ему предлагать себя, догадавшись, что он замыслил дочь мою еще не созревшую выебать, а он только посмеивается и на Сашку кивает, и сам Настю обхаживает. Я в ужас пришла, когда до меня дошло, что он хочет, головой замотала отрицательно. Немец брови нахмурил, и показывает мне, чтобы я раздевалась догола и ложилась на расстеленный брезент на сене.

Желание жить и детей спасти, преодолели позор, разделась, легла, а немец не унимается, Настю уже к себе на колени посадил и рукой у неё между ножек гладит, а Сашке показывает, чтобы тоже раздевался и на меня ложился. Под страхом смерти, на что только не пойдешь, Сашка уже голый лег на меня, а у меня ноги так сами и раздвинулись широко, от похоти. У него хоть писюнчик и не большой, но все же мужской орган и встал на меня. Воткнулся писюн в мою мокрую промежность, а я не ведая, что делаю, поправила его рукой меж губок половых в щель залитую смазкой. Сама одним глазом кошусь на немца, а он уже подол Насте задрал и вижу, пальцем по её залитой смазкой щелке водит, меж пухленьких губок еще только с начавшими темнеть волосиками. Тут я немного отвлеклась от немца с дочкой, почувствовав, как писюн сына в мой клитор уперся между налившихся срамных складок и приятно дернувшись на нем стал натирать его, а клитор без того уже отвердел так еще стал и волны по всему телу приятные рассылать, не заметила, как стала подмахивать сыну.

Словно в забытье, видела, как немец, Настю рядом со мной разложил, и как свой член стал вставлять в её безволосую пи*денку. Член у него маленький был, чуть больше Сашкиного писюна, наверное, поэтому моя Настя не вскрикнула, а только поморщилась, когда он ей целку сбил. Видела я и лицо дочери, когда как поршень в ней заходил член немца, вопреки моим ожиданиям на нем блаженство отражалось, а с губ Насти стон сладострастный срывался. Потом меня саму все сковала, спускать начала под сыном, в порыве экстаза подмахнула ему, и прижала к себе руками крепче, а в беспамятстве сжала пи*дой его писюн попавший в мое отверстие, ощутив как он задергался, испытывая блаженство. Немец не обманул, когда спустил Насти на её покрасневшую от его толчков пи*денку, отпустил нас, дав провианта на несколько дней. Я с детьми о том, что произошло, не разговаривала, казалось, что мы все и забыли про это, только через месяц как-то мы в стогу заночевали. Пока дети ложе готовили, я тем временем пошла на опушку, чтобы что-то для костра собрать.

Возвращаюсь и чуть не ахнула, лежит моя Настя на спине с широко разведенными ногами и стонет, а между ног у неё Саша сопит и просит её, сдавить его писюнчик писькой, как это мама делает. Я только рот открыла, хотела их отругать за то, что они ебутся, а Настя мне говорит, - что ж может завтра нам суждено помереть, так дай хоть наслаждаться нам жизнью короткой. Подумала я, ведь права дочь, поэтому улыбнулась одобрив. Тут же в стогу я и Саше дала, сама правда не спустила, но его писюн своей пи*дой так сдавила, что он почувствовал блаженство. С тех пор мои детки часто стали испытывать те приятные ощущения от ебли, и я им в этом не препятствую. Да пусть наслаждаются, сколько той жизни, Саша все равное еще не созрел, так что не обрюхатит сестру.
Затем мать, рассказала свою историю, про нас с ней.

- Тебе больше повезло, удовольствие получаешь – печально говорила учительница – а я только доставляю его своему сыну, мал у него еще, чтобы я могла спустить на нем.
- Иди в баньку, разденься и жди, я сейчас к тебе Ваньку пришлю – весело подзадорила мать учителку – авось с него не убудет, если и тебе прочистит пи*денку.

В баньке я тогда, так учителку отодрал, что она насилу встала с лавки со счастливым лицом. Пи*денка у нее тугая была, так еще и умело сжимала ей мою посявку, от чего спускать в неё было еще слаще. Так я стал поебывать уже не только свою мать, но и учителку, сотворив из неё счастливую бабу.