Полеся

 

 

Полеся

Полеся
Что смешно, онравилось ведь Семеникинской самой уверенной скромнице Полесе парней на озорных посиделках за муде тягть.
ело с малого началось и с привычного - пускали полем "во цвет" девок парубки накануне того майским днём...

На изукрашенных самой жизнью Семениках так отродясь повелось: как спускались последни ручьи талых вод, да нагоняли те вешние воды бродяги-ветра, да подымал красно-солнышком голову света свого Ярко Ярил, так и нагнетался в посконы штаны парням жар и дым - было принято юны ватагами в поле отлавливать замешавшихся дев и обряд учинять, первоцвет... Всем над очи вздевался подол, да крепко завязывался повыше косы - ходи теперь так! А поскольку пониже пупа кучерявилось уж у тех дев, то и звалось - "пустить полем как цвет"...

Вот и надни визгу было того, страмоты, опозору, да баловства иного-разного, когда удалось выследить сторожкую стаю девиц ватаге бездельников и рукоприкладов известных под началом залихватского баловня Соловейки Стержня. На Прогонном лужку, как выкосились уж девки до пообсохшей росы, да возвращались, тикая от настающего знойного солнышка. Тут встречу им и организовал соучастник всех собственных дел смехотвор Соловейка: "Шасть их! Шасть!", кричал, да сзывал с трёх сразу сторон свою засаду, в нечаянные кусты по лужку понасаженную. Появилась засада, забрала всех девок на круг, сразу крепко облапила...
- Вот мандень, так мандень! - ни в одну из сторон так поветил нагромкую - лишь бы девкам трепеталось, да билось опозором сильней; ну да отбрыкалось всем постепенно уж, долго коротко ли, все с невиденья за по запрокинутыми подолами стали стройны, да покорны, а красивы-то...
- Смотрины, смотрины йим! - затребовали "атаману" свому пиздоразбойники, как удача была налицо - явный был перевес и не приходилось особо зорко стеречь поутихшую жалкую стайку девах.

Поставили в круг, всё по чину, сжали девок в кольцо, только лохматки торчат. Да учинили обход - досмотр со вниманием. Девки хоть и зажаты в себе на испуг, но ведь всё на виду - есть на что посмотреть! Опять же, если огладить коленку ей голую, да нечайно понравиться, да потянуть за бархатки-губы в укромно-поджатой щели, то, смотри, и разойдутся на стороны ляжки чуть - суй смело ладонь, бери теперь всей пятернёй хоть под зад... Кто ухитрялся и хуй в тот прощелок у ног завести, потереться с минуту, но с тем осторожничали...
- У Полеськи егорист до чего стал холмок! - не выдержал, удивился во весь ощеренный рот Сага Степник малой. - С тово года не бачив - окустилась как!

И впрямь, семнадцатилетие своё Полеся Очакова встречала такими кущами в трусах, что впервой примерявшая белья те на неё с месяц назад для поездки на ярмарку матушка не вынесла вида роскошного дочери и вгромкую высказалась: "Лохматень у тебя, хоть стригись! Вона, с жопы аж прёт, ох и будут любить мужики! . . " Чем привела в стыдобу неимоверную свою "донечку" перед братами младшими и старшей сестрой, проминавшимися в ярмарочном ожидании в соседней же горенке...
- Ого! - поддержал Сагу Мел-Зимовец. - Дай-к ей поерошу его!
Полеся и охнула, как почуяла широку крепку ладонь, к ней в трусы пробирающуся. Ножки сжала, что сил, задрожала в пупке.
- Да сыми ты их вовсе! Вишь - невидаль! Ни одна не в портянках таких, а тут на тебе, надумали - рушником подпоясать пизду! - смехом исходил озорник Соловейка, приблизившись.
Тут и стреножили Полесю те батистовы трусики, надарённые маменькой к ярмарке - высвободился во все стороны длинный, чёрный, да жёсткий чуть мех, сразу с двух-трёх сторон облапили мужски лапы за жопу, живот, за пизду... Полеся было забрыкалась, но...
- Княжною, княжною иё! - всвистнулось над лужком.

Благодарные девки с неделю потом Полесю любили-одаривали особенно: за всех разом пошла! Поотпустили хлопцы девах на стороны, развязываться, а Полеську поставили в "бурелом", опрокинув через свежий снопок. И доколе там девки хихикали, высвобождаясь от пут, да уставившись на "голый страм", хлопцы понавострились в кружок - зорко дрочить на заголённо-расставленную пред их взор девку красную. Рассказчиком Сага пошёл. Подсел под пизду, хуй прёт из мотни, и давай повещать - как и что - всю ватагу...
- Ого-го! Хороша! Пиздёнка скромна, да поджимиста! Вишь, стесняется - коленки сучит... Жопы булочки розовые, дёргаитца... гуськой дрожит... Зря стеснёна, Полесюшка, ведь не сегодня ебать! . . Волоса, правда, уж охо-го - и прощелок-то еле видать! . . Пахнут нежно, но с новизной...
- А ты раздвинь ей булки на весь опор, да нюхни - како там? - посоветовал, сгоряча мельтеша кулаком по струку, Кормчий Круг, и был поддержан всеобщим "хмы-гы... ".
- Хороша Полеська, ох хороша! - совету последовал Сага Степник и развернул Полесю вовсю голытьбу: раздались на стороны торчком волоса, ало раззявилась главная мокра прощелина, а над ней окошко заморщила в лучики и жопына створка коричнева. - Хороша, да на запах вкусна! . . Хлопцы, да гляньте ж только суда! У ниё ж пизда мокрая вся, как ей, видно, невмочь боле терпеть! Вон чиво она жопой подёргиват! . . Ебаться хочет! Только гляди!

Настропалились порядочно все, один соглядатай не выдержал: смело стрельнул струёй через спинку Полеси позагнутую в товарища, вызвал лёгкий приотпускающий смех... Сага же тут добрался до сути:
- А зырь: ведь у Полеськи целяк! Ну-ка, ну-к...
Посильнее ещё взял на стороны тёмноволосые губки её и развёл до невозможности. Целка вся высветилась.
- Я быть может промну? - приподнялся над ней Сага с хуем своим наперевес, да потрогал у целки той рот своим фиолетовым головуном.
- Я-ть те промну! - осерчал ни за что на него Ракитка Село. - Они с Андрейкою осенью женятся, чё иму я скажу - где целяк?
- На хер нужен иму тот целяк! Целоваться что ли с той целкою? - сопнул Сага, водя по Полеськиной сладкой пизде в скользком всё боле прощелке.
- А хоть и целоваться, тебе-то чего? Мне Матюшка-Андрей званый брат, может нужно иму для чего? - уняться не мог Ракита Село, хоть уже и всё быстрее дрочил, остальных догонял.
- Извраты обои вы с Матюком! - сплюнул соломинку на сторону из зубов Сага Степник, вымая золупу с пизды, да тужно тыкая в совсем узкую шаколадницу-дырочку...
- Ах! . . - не вынесла его натужных поталкиваний, да щекочущих ласк в жопе девица-юница, расслабилась, ахнула, жопа тут и не выдержала: бзднула с резвостью так, что раздавшийся кряк будто ветку сломал - столь не присуще всей природной скромности случилась нечаянность!

Никто ж даже и не заржал - столь напряжён был момент. Вовсе наоборот: дал один струю прямо Полесе на напружиненный зад, второй платье мокрое потом уж и без того окропил, и пошло - поливали из всех, с попыхами, со стонами-охами, со словами с трудом и красиво оброненными не в бровь, а в глаз...

Тяжко дышалось Полесюшке на низах сквозь прорехи на подоле, чуть не задыхалась вся. Но пиздой страсть вела - коленки гнулись под ней. Сага перцем болтал всё сильней промеж иё растревоженных до невероять-неги губ - по ляжкам струилось-теклось. А как Полеське почуялось, что трещат на лодыжках треножащие её трусы, так и овнезапилась: запела ласковым голоском своим "А-а-ай!" и по первому прыснула об яйца Саги цвирк-струйкой, девичьим ручьём. Сага отставил хуя, полюбовался на всё, что Полесе взял-натворил: во второй, и в третий - всё сильнее - ручей ударило ему в голый живот, а потом и просто напустило в приспущенные его штаны, дабы помнил, как бередить, мокрым теперь походи!
- Обоссанка! Красавица! - лишь и молвил в восторге Сага-малой, приставил в ответ золупу к очку Полеси умаявшемуся, да влупил всю струю молока своего закипевшего ей прямо в зад...
- На, подержь, чем тебя шевелил! - уж потом, как под общий гогот парней, да хихиканье девушек, всучил в высвобожденную ручку окняженной, да оправляющейся теперь Полесе Сага Степник свой увалень-струк; она сжала ладошкой крепко горячее, мужское и липкое, да едва потупила глазки.
* * *

Вот с того-то шутливого случая и занялось в Полесе Очаковой то вечернее любострастие на посиделках: как ни сядет с ней парубок рядом - кто бы ни был - сладу нет, так и тянется нежная ладошка иё, будто сама собой, его за муде приласкать. Сама заберётся к иму в полутьме в прореху мотни, перец-яйца нащупает и ну валандать иво, пока липкое в пальчики брызнет...

Хорошо, когда парни свои, с пониманием, а когда ведь случались и гости нечайные, ведом-неведающие ещё что, да как. Так бывало немало сконфузится оберегаемый собой человек перед тем как отважно прыснёт в ловко-ласковый кулачок изнывающей по хую в ручке Полесюшке...

Ну а Семиникинским, конечно, ничто - те и сами парни не промах! Уж по всей деревне известен тот стыд, оттого и не в ходу - невозможно ведь, скажем, девушке без постыда и излишней скромности даже семечков себе попросить у хлопца или пряник какой. Как ни залихватски лузгает семечки те он свои, а лишь сунь иму руку в подставленный добро карман - нет кармана там просто и всё! И встретит ладошку доверчивую вместо жареных семечек один только трепетный хуй... Вот и мяли те "пряники" на посиделках юны девицы почти почём зря, без стеснения. Как свечереет лишь чуть, да затянутся песни протяжные греющие, так и выпятят во всю мощь под штанами свои солоба гарны парубки. Но кого как из девушек приходилось к хую приручать: кто покорна была и смело гладила, залупляя и балуясь; кто лишь пальчиками голову богатырю через шкурку придушит и так держит; кого вообще нужно было саму за пизду потерзать с полувечера до темна, чтобы лишь прикоснулась, словно внечай... Полеся же славилась всей деревне той редкою скромницей, которая и вовсе не допускала ничто, а тут...
- А что, молодята, сиделки не выспрели ещё вечера напролёт заседать? - протиснулся как-то раз между юности деревенский седой скоморох дядька Звенигород Митрич Захар; да ненароком судьба его занесла прямиком умоститься меж Ладой Белозеровой и Полесей.
Ладе ладно уж - ей дядька Захар доводился крёстным отцом. А Полесе-то ведь всё равно - что ж как не парубок рядом с нею присел, а пожилой от жизни мужик? Она ручке своей не хозяйка и вовсе навроде уж как... скользнула ладошка до дядьки в мотню без излишних препон...
- А какие песни теперь в почёте среди... - дядька Захар на полуслове и обмер: схватила Полеся за мягкое тело, нащупала хуй, потянула за мошонкин мешок...
Песни песнями, потянулся вечер своим чередом, а дядька Захар долго взглядом напротив в стену торчал, да сопел, отряжая за порцией порцию умело выдаиваемую сперму в штаны к себе и в насквозь расскольженный кулачок...

А то и вовсе беда! В вечер тот хлопцы заночевали в лесу, на дровяных заготовках к зиме. Заночевали и заночевали, всё ж дело обычное. На посиделках лишь из дев сарафан. Песни прежние, хоть может и без того огоньку. Жизнь тикёт. А Полеся снова не выдержала. Взяла, да и сунулась непокорной ладошкой своей, посмерклось лишь, к соседке-подружке Лете Звягиной под подол... Лета вначале очень противилась - всё ладошку старалась убрать или, против того, слишком сильно сжимала коленки, не оставляя простор. Но Полеся лаской взяла, и уж тогда... Хоть и полутемно, а приметно ведь - невозможно ведь всё поукрыть. Все девицы оставили веретена, да пялицы, когда Летачка одна из всех и не замечала уж ничегошеньки вкруг: сидела просто, коленки Полесиной ручкой оголены и всё шире дрожат в разны стороны, глаза прикрыты совсем, а из груди то слабый ах вырвется, то почти неслышимый ох... А ручка Полесина всей ладошкой брала за пизду подружку, стискивала, да отпускала нежданно - выходил ярый слышимый хлюп. Постанывала-постанывала Лета-краса, да и разрядилась: задёргалась, заелозила вся по лавочке, да уж очень смачно захлюпала овлаженной промокашкой-пиздой... Верно с месяц потом дразнились всё Хлюпалкой подружки-девушки на неё - больно хороша была Летачка в тот момент, да засела на память всем им...

Поутихло же чуть баловство то у Полеси с особого случая. Как-то шла мимо речки, глядь, а там рыбаки. Посиделок тем вечером не было, а меж рыбаков у костра угляделся ей дядька Звенигород. Вот Полеся и подошла к рыбакам, да и отозвала Захара от костерка внедалёк.
- Дядька Захар! Дай мне потрогать... его... - чуть смущалась, конечно, что надо просить и что рядом невдалеке мужики другие совсем, но всё же решилась Полесюшка.
Дядька Захар без особых тревог повыпростал хуй и вложил его в жарко зажавшую сразу же девичью узкую ручку.
- Глянь, Хитро, чем там Митрич с девахой беседует! - через сколько-то времени поприметил один с тех рыбаков, обратив взгляд на торчащего в десятке шагов дядьку Захара с пожимающей ему задеревеневший хуй Полесею. - Я б ей тоже бы так кой-что разъяснил...
- Чего там? Ох-ты... - обернулся на показ товарища третий рыбак и застыл. -... Дрочит ему! Посмотри! И как крепко-то жмёт... Лебедь, а давай мы иё... раком... или рыбкою промеж себя...
- Чихвостить, чихвостить иё! Ведь же просица! . . - не вынес, вскрикнул Лебедь навслух. - Ебать её в рот!

И тогда уж Полесю поставили так удобно, что всем довелось: Митрич Захар всё также жался в чувствах хуем в ладошку ловкую девушке; Лебедь, сняв сапоги и аккуратно развесив штаны, бережно обучал её "пробовать": то вставлял глубоко, то высовывал вовсе свой хуй изо рта у Полесюшки; а проходимец Хитро жал и жал своим хуем в пизду, пока не поддалась целомудренка - натянулась усердно на настойчивый хуй, да и лопнула целкою на третьем качке удалом. Забрызганною и замызганною провожал поздно ночью уже дядька Захар Полесю в родительский дом...

С того случая стало немного спокойней житься Полесе. Только лишь Ракита Село сокрушался пред другом Матюхою: "Так уж вышло, Андрюх, не уберёг! ". "Да чего не уберёг-то, Ракит?", смеялся Андрюха Матюк над ним, "Целки, что ли, Полеськиной? Тоже, конечно, беда! Иё ж ебать спокойней теперь! Погнали уж в гости к ней, не то как на Спаса поженимся, так уже не досуг станет может быть... "