- Значит, - обращается ко мне госпожа Селиванова, когда мы остаёмся одни, - если я правильно поняла, ваше пребывание в усадьбе Ульманов как бы незаконно?
- Да вроде бы, - соглашаюсь я, переминаясь с ноги на ногу.
- И какого же рода проказы, если не секрет, заставили ваших родителей пойти на такой шаг? Что пожимаете плечами?.. Ну да ладно… Я вообще-то явилась сюда, чтобы, запылившись и приустав в длинной дороге, окунуться в речку, а застаю тут милующуюся парочку…
- Я готов оставить вас здесь одну, принеся тысячу извинений за то, что стал невольным препятствием для исполнения ваших намерений…
- Что мне толку от ваших извинений!..
- Я готов на деле доказать вам, что искренне сожалею…
- Это как же?
- Не знаю… Прикажите только… Я весь к вашим услугам…
- Что ж, вы подали мне хорошую мысль: воспользоваться услугами такого обаятельного ангелочка… Как вас изволите величать?
- Саша.
- А меня зовут Олимпиада Гавриловна… Я здешняя помещица, правда редко сюда заглядывающая… Основное хозяйство у нас в другом месте…
- Серафима Сергеевна мне говорила…
- Кто такая Серафима Сергеевна?..
- Ну… та, что со мной только что была… Жена управляющего у Ульманов…
- Вот как… Та, с которой вы тут миловались… Ну да бог с вами… Но что мне теперь самой делать?... Почему я вас вместе с нею не прогнала?.. Мне всё же надо искупаться… А как это сделать на глазах молодого и судя по всему уже довольно порочного молодого человека?
- А вы что, пришли сюда без купального костюма?
- Ну что вы, как можно?
- Так снимайте свой капот, я его подержу, и полезайте в воду!
- Вы обещаете отвернуться?
- Ни сколечко!.. Полюбуюсь на вас!..
- Ну что ж… Полагаю, ничего страшного не случится… Ведь вы мне в сыновья годитесь…
- Вот я и смогу убедиться, гожусь или нет, сравнив с теми дамами, которые мне удалось видеть в купальне Ульманов: мамой, тётей, самой госпожой Ульман, а также их дочками – взрослыми и ещё маленькими…
- Вот как?.. И они вам это позволяли?
- Они ничего не подозревали вначале, я просто ухитрялся подсматривать за ними!..
- Как вам не стыдно!
- Стыдно? Что вы!.. Подсматривать!.. Что может быть приятнее? - говорю я, принимаясь стаскивать хламиду с её плеч. –Глаза слепит от такого зрелища…
Госпожа Селиванова бежит к воде и погружается в неё по самое горло.
- Ох, и здорово же! – восхищённо говорит она, продолжая брызгаться.
- Вообще-то, - замечаю я, - меня сюда заманили не столько обещанием всяких там нежностей, сколько купанием… Можно мне присоединиться к вам?
- Как бы не так!.. Вот сейчас выберусь на берег и пойду переодеваться, а вы, пожалуйста, залезайте сюда вместо меня.
- Тогда я тороплюсь раздеваться…
- К чему торопиться? Успеете…
- Искупаться, может, и успею, а подсмотреть за вашим переодеванием – нет…
И в несколько мгновений избавившись от обуви и одёжек, я в чём мать родила кидаюсь в воду и устремляюсь к ней. Госпожа Селиванова с визгом от меня убегает, а когда мне удаётся схватить её, с такой силой отталкивает, что я падаю. Выбравшись на берег, она торопливо направляется к скамейке, берёт свою хламиду и устремляется в близлежащий кустарник. Я вылезаю вслед за ней и начинаю одеваться, причём довольно неспешно, ибо после столь мощного отпора у меня пропала уверенность в моей дальнейшей безнаказанности в случае, если я продолжу свои атаки. Но из-за кустов, за которыми скрылась моя Сельфида, до меня доносится её голос:
- С вами всё в порядке, молодой человек?
- Со мной-то да… - отвечаю я, усаживаясь на лавочку и напяливая на себя кальсоны и брюки. - А с вами?..
- Вы меня так напугали!.. Ну разве так можно?
- Простите меня, всё вышло так непроизвольно…
- У вас у мужчин наверно всегда всё происходит непроизвольно… Захотел и кинулся… А не подумал, понравится ли это женщине… Вот видите, я вас, мальчика, уже к мужчинам причисляю…
- Мне это лестно.
- Вы где?
- На скамейке сижу.
- Ну и хорошо. Только говорите, говорите что-нибудь! Пожалуйста!... Чтобы я постоянно слышала ваш голос и была уверена, что вы продолжаете там находиться и не собираетесь подобраться ко мне сюда… Ведь вы не станете подсматривать за мной, как обещали?
Не сумев разобраться в оттенках её голоса, в том, - какие интонации в нём превалируют, - предостерегающие или провоцирующие, я предпочитаю оставаться на месте, занявшись зашнуровыванием ботинок. И что-то говорю ей. В том числе и то, что желание подсматривать у меня никуда не делось, но я вынужден подчиниться её категорическому желанию не допустить этого.
- Ну и хорошо, - снова слышу я её голос, но уже за своей спиной. – Не такой-то вы уж и бяка! С вами можно, оказывается, придти к обоюдному согласию …
И усаживается рядом со мной. Я выпрямляюсь, оборачиваюсь к ней и взор застывает на распахнутом вороте её хламиды, обнажающим не столько сами груди, сколько соблазнительную ложбинку между ним. Перехватив мой взгляд, госпожа Селиванова вспыхивает и быстрым движением запахивает полы.
- Пойдёмьте? – спрашивает она. – Ведь вам, вроде бы, давно пора…
- Пора-то пора, да что-то подняться не могу…
- Что так? – заботливо интересуется она, осторожно беря меня за руку.
- Сам толком не знаю… В какой-то прострации нахожусь… Толи от восхищения увиденным, то ли от ещё чего…
- И что же такого, позвольте узнать, вы увидели восхитительного?
- И не спрашивайте… Что толку?
- Вы меня заинтриговали! – произносит она, дотрагиваясь до моей второй руки. – Уж коли начали, так продолжайте!
- Можно я вас вначале поцелую?- спрашиваю я, потянув обе её ладони к своим губам.
- Ну вот ещё чего! – восклицает она, вскакивая. – Я-то, было, подумала, что вот выслушаю сейчас любопытный рассказ о том, как современные мальчики влюбляются в своих сверстниц… Ведь у меня тоже подрастают дети и тоже, поди влюбляются…
- Но почему обязательно в сверстниц? А во взрослых дам разве нельзя?...
- Это в каких таких взрослых?..
- Да таких, например, как вы… Разве нельзя?..
- Ну, знаете ли… Теперь я понимаю, почему дачники госпожи Ульман не хотят иметь рядом с собой такого просто опасного змея-искусителя… Вставайте, и идёмте на дорогу… Только вначале зайдите за кусты, где я переодевалась, и прихватите оттуда свёрток с моими купальными принадлежностями.
Я бегу выполнять это распоряжение, после чего мы возвращаемся к дороге. Но Серафимы Сергеевны там не оказывается.
- Будите ждать? – спрашивает меня госпожа Селиванова.
- А что мне остаётся делать? – вопросом на вопрос отвечаю я и протягиваю ей свёрток с купальными принадлежностями.
- А почему он развязан? – интересуется она, принимая его от меня. – Зачем вы это сделали, Саша?
Притворившись сугубо смущённым, я объясняю:
- Видите ли, Олимпиада Гавриловна, я… мне представилось, как эти ткани касались вашей кожи… облегали ваши плечи и груди, ваши…
- Замолчи, замолчи, негодник! – переходя на «ты» восклицает она и закрывает мне рот своими ладонями.
Я покрываю их поцелуями, на всякий случай схватив её за запястья. Она их не отрывает и, посмеиваясь, говорит ублаготворено:
- Какое же ты всё-таки ещё дитя!.. И как похож на одного из моих сыновей!.. Вас следовало бы познакомить… Жаль, что никого из них сейчас нет здесь… А знаешь… Что если я попрошу тебя проводить меня до самого дома, чтобы ты знал туда дорогу… Мы отобедаем, и я отвезу тебя в твою ссылку…
- Но это же далеко!...
- А мне сегодня особенно-то делать ничего не хочется. Проедусь с тобой… Ты сам-то дорогу знаешь?
- Ещё как…
- Ну и прекрасно!.. Пошли, мой маленький Керубино!
Имение Селивановых, не в пример Ульмановскому, - представляется мне целым комплексом кирпичных построек, как барских и служебных, так и хозяйственных – коровников, большой конюшни и тому подобное.
- И без дачников обходитесь? – интересуюсь я.
- Пока бог миловал.
- А мужики? Не безобразничают?
- Разве что в лесу, который находится за их селом Северово… А нас от этого села отделяет большое поле. Правда, вспахать вспахали, а вот кому урожай достанется, не знаем.
Введя меня в дом и спросив у прислуги, накрыт ли стол, госпожа Селиванова просит меня подождать в столовой, чтобы, как я догадался, пойти переодеться. От нечего делать я потихоньку, дабы не быть замеченным, следую за нею, пока не замечаю, как она сворачивает за угол длинного коридора и скрывается за одной дверью, которую я, подскочив к ней, обнаруживаю застеклённой, но, к сожалению, закрытой изнутри занавеской. Обескураженный, возвращаюсь назад, но на подходе к столовой меня останавливает один из слуг и спрашивает, не видел ли я, куда делась хозяйка. На мой вопрос, что ей передать, он говорит, что она срочно нужна в конторе. Я бегу назад, стучусь в дверь, передаю просьбу слуги и спешно удаляюсь – только для того чтобы, увидев, как она торопливо выходит из дома, кинуться назад, войти в заветную дверь, и попробовать отодвинуть занавеску. Но у меня это никак не получается: надо бы скрепить её сложенный край булавкой, но где её взять?
Оглядываясь, замечаю у другой стены ещё одну дверь, приоткрываю её и обнаруживаю, что за нею помещение, напоминающее не то гардеробную (почти всё оно было заполнено висящими платьями и другими предметами дамской одежды), не то туалетную (у окна стоит трюмо, но полу - кувшин с водой, таз и ночной горшок, а к стене прикреплён рукомойник). Выходя оттуда, обращаю внимание на то, что дверь, соединяющая обе комнаты, застеклена сверху до низу, а прикрывающая её занавеска может быть малость отодвинута, что я и стараюсь сделать. Выходит это у меня не сразу, так что времени для осмотра спальни не остаётся. Опасаясь быть застигнутым за этим неблагодарным занятием, я тороплюсь к выходу, обратив только внимание на огромную двуспальную постель почему-то под балдахином и кресло с туалетным столиком рядом с окном.
- Где вы пропадаете, Саша? – встречает меня госпожа Селиванова вопросом, когда я возвращаюсь в столовую. – Давайте быстренько поедим, а потом я пару часиков отдохну, и мы отправимся в дорогу. Вы можете это время использовать, чтобы познакомиться с нашим хозяйством, попросить оседлать одну из лошадей и проехаться немного верхом… У Ульманов ведь это не принято, у них лошади ходят только в упряжках…
- Езда верхом, что может быть прекраснее? - отвечаю я. – Но было бы ещё лучше совершить эту прогулку вместе с вами…
- Со мной сегодня не выйдет… Мне непременно надо отдохнуть, а перед этим взглянуть ещё раз на мужа… Он заболел здесь довольно сильно и слёг, почему я и приехала к нему сюда…
Мысль об её муже, да ещё здесь где-то присутствующем, мне не приходила и в голову, а потому упоминание о нём меня несколько удивляет.
- Что с ним? – для вежливости спрашиваю я.
- Пневмония.
- Пневмония? Воспаление лёгких? – подхватываю я. – Я уже успел здесь ею переболеть, и, как видите, жив и здоров.
- И слава Богу! Вы ещё молодой, потому наверное и легко справились. А тут случай особый… Болезнь оказалась запущенной… Да и возраст – не то что ваш… Поэтому радуйтесь, что так легко и быстро выздоровели…
За этим вежливым разговором и проходит наш обед. И когда, поднимаясь из-за стола, я благодарю её за кров и пищу, она повторяет своё предложение:
- Так мне приказать, чтобы вам оседлали лошадь?
Я отказываюсь, наскоро придумав предлог:
- Нет, спасибо, одному мне, я думаю, будет скучно.
- Ну, как знаете… В другой раз и в другой обстановке я с удовольствием составила бы вам компанию… Но сегодня, как видите не в силах…
- Жаль, - продолжаю я тянуть свою линию уже в коридоре, двигаясь вместе с ею по направлению к её спальне. – Мне так не хочется прерывать нашу беседу…
- У нас будет для этого время по дороге в ваше распрекрасное Расторгуево…
Мы подходим к спальне, она одной рукой берётся за ручку двери, чтобы открыть её, а другую протягивает мне. Я её хватаю и тяну к губам, затем тянусь к её щеке, но она успевает отвернуться и, оказавшись в проёме двери, укоризненно машет головой.
- Так всё-таки, Олимпиада Гавриловна, могу я надеяться ни то, что через часик-полтора, когда вы как следует отдохнёте, я не буду прогнан вами, если загляну к вам сюда?
- И не думайте! – энергично возражает она. – Что подумает мой муж, если проснётся, услышав и увидев вас?
И ещё раз укоризненно покачав головой, закрывает за собою дверь. Неожиданно занавеска отодвигается, и я вижу, как посылает мне прощальное приветствие рукой, вслед за чем задвигает защёлку и, потянув на себя дверь показывает мне, что её теперь можно открыть только изнутри.
Ошеломлённый таким неожиданным поворотом, я какое-то время стою перед этой запертой у меня под носом дверью, не зная, как реагировать на этот, совершенно не объяснимый, по моему мнению, женский каприз. Но делать нечего, я поворачиваюсь и направляюсь к выходу.
Спустившись с крыльца, останавливаюсь в раздумье: может бросить всю эту затею и вернуться к мамуле и тётушке? Ну что такого страшного меня ожидает? Да, упрёки и может быть ругань… Зато готовые на всё девицы… Но что толку? Небось теперь их родительницы глаз с них не спускают… А что будет при моём появлении? Да просто отошлют меня куда подальше… В то же Расторгуево, например. Но там я сам могу сегодня оказаться с помощью госпожи Селивановой… Кстати, как там она, в своей спальне?.. Что поделывает? Спит?.. Интересно бы взглянуть… Жаль, что не удалось отодвинуть занавески… А что если попробовать из соседней гардеробной?.. Ведь наверное же есть в неё отдельный вход из коридора? Почему я не обратил на это внимание?
Ноги несут меня обратно. Тихонечко подхожу к двери в спальню и вижу рядом ещё одну дверь, приоткрываю её и убеждаюсь, что ведёт она как раз в гардеробную. Осторожно войдя туда, пробираюсь к следующей двери. И благодаря чуточку отодвинутой в сторону занавеске мне удаётся заглянуть через стекло внутрь спальни. Поначалу ничего любопытного моему взору не представляется. Но вот я вижу, как заколыхался полог постели и оттуда показывается госпожа Селиванова. Опустив ноги на пол и оправив подол сорочки, задравшийся чуть ли не до колен, она усаживается в кресло, берёт с туалетного столика книжку и открывает её на странице, где лежит закладка. И почти тут же другая её рука тянется к подолу, задирает его до бёдер и, погрузившись между ними, начинает совершать движение, предназначение которых не оставляет у меня никакого сомнения…
«Так вот чем вы занимаетесь в одиночку, дорогая госпожа Селиванова! – с удивлением констатирую я. – Так вот чего вам не хватает! Так, может, самый момент придти к вам на выручку?» Однако моему намерению открыть дверь и вбежать ей на помощь не суждено осуществиться: она резко поднимает голову, прислушивается и спрашивает, обращаясь в сторону входной двери:
- Ну что ещё там? Какая записка?.. Кому?
Ответ мне не слышен. Но судя по тому, что она произносит дальше, речь идёт обо мне:
- Откуда мне знать, где он. Я ему предлагала проехаться верхом, но он отказался. Поищите его как следует и сами передайте ему эту записку… Или нет…
Она резко встаёт, подходит к двери, отпирает и открывает её, берёт в руки какую-то бумажку и говорит:
- Я сама это сделаю. Но потом. А вы всё равно найдите его и сообщите ему всё, что сказали мне… И больше меня не тревожьте, дайте поспать…
26. Госпожа Селиванова.


- Значит, - обращается ко мне госпожа Селиванова, когда мы остаёмся одни, - если я правильно поняла, ваше пребывание в усадьбе Ульманов как бы незаконно?
- Да вроде бы, - соглашаюсь я, переминаясь с ноги на ногу.
- И какого же рода проказы, если не секрет, заставили ваших родителей пойти на такой шаг? Что пожимаете плечами?.. Ну да ладно… Я вообще-то явилась сюда, чтобы, запылившись и приустав в длинной дороге, окунуться в речку, а застаю тут милующуюся парочку…
- Я готов оставить вас здесь одну, принеся тысячу извинений за то, что стал невольным препятствием для исполнения ваших намерений…
- Что мне толку от ваших извинений!..
- Я готов на деле доказать вам, что искренне сожалею…
- Это как же?
- Не знаю… Прикажите только… Я весь к вашим услугам…
- Что ж, вы подали мне хорошую мысль: воспользоваться услугами такого обаятельного ангелочка… Как вас изволите величать?
- Саша.
- А меня зовут Олимпиада Гавриловна… Я здешняя помещица, правда редко сюда заглядывающая… Основное хозяйство у нас в другом месте…
- Серафима Сергеевна мне говорила…
- Кто такая Серафима Сергеевна?..
- Ну… та, что со мной только что была… Жена управляющего у Ульманов…
- Вот как… Та, с которой вы тут миловались… Ну да бог с вами… Но что мне теперь самой делать?... Почему я вас вместе с нею не прогнала?.. Мне всё же надо искупаться… А как это сделать на глазах молодого и судя по всему уже довольно порочного молодого человека?
- А вы что, пришли сюда без купального костюма?
- Ну что вы, как можно?
- Так снимайте свой капот, я его подержу, и полезайте в воду!
- Вы обещаете отвернуться?
- Ни сколечко!.. Полюбуюсь на вас!..
- Ну что ж… Полагаю, ничего страшного не случится… Ведь вы мне в сыновья годитесь…
- Вот я и смогу убедиться, гожусь или нет, сравнив с теми дамами, которые мне удалось видеть в купальне Ульманов: мамой, тётей, самой госпожой Ульман, а также их дочками – взрослыми и ещё маленькими…
- Вот как?.. И они вам это позволяли?
- Они ничего не подозревали вначале, я просто ухитрялся подсматривать за ними!..
- Как вам не стыдно!
- Стыдно? Что вы!.. Подсматривать!.. Что может быть приятнее? - говорю я, принимаясь стаскивать хламиду с её плеч. –Глаза слепит от такого зрелища…
Госпожа Селиванова бежит к воде и погружается в неё по самое горло.
- Ох, и здорово же! – восхищённо говорит она, продолжая брызгаться.
- Вообще-то, - замечаю я, - меня сюда заманили не столько обещанием всяких там нежностей, сколько купанием… Можно мне присоединиться к вам?
- Как бы не так!.. Вот сейчас выберусь на берег и пойду переодеваться, а вы, пожалуйста, залезайте сюда вместо меня.
- Тогда я тороплюсь раздеваться…
- К чему торопиться? Успеете…
- Искупаться, может, и успею, а подсмотреть за вашим переодеванием – нет…
И в несколько мгновений избавившись от обуви и одёжек, я в чём мать родила кидаюсь в воду и устремляюсь к ней. Госпожа Селиванова с визгом от меня убегает, а когда мне удаётся схватить её, с такой силой отталкивает, что я падаю. Выбравшись на берег, она торопливо направляется к скамейке, берёт свою хламиду и устремляется в близлежащий кустарник. Я вылезаю вслед за ней и начинаю одеваться, причём довольно неспешно, ибо после столь мощного отпора у меня пропала уверенность в моей дальнейшей безнаказанности в случае, если я продолжу свои атаки. Но из-за кустов, за которыми скрылась моя Сельфида, до меня доносится её голос:
- С вами всё в порядке, молодой человек?
- Со мной-то да… - отвечаю я, усаживаясь на лавочку и напяливая на себя кальсоны и брюки. - А с вами?..
- Вы меня так напугали!.. Ну разве так можно?
- Простите меня, всё вышло так непроизвольно…
- У вас у мужчин наверно всегда всё происходит непроизвольно… Захотел и кинулся… А не подумал, понравится ли это женщине… Вот видите, я вас, мальчика, уже к мужчинам причисляю…
- Мне это лестно.
- Вы где?
- На скамейке сижу.
- Ну и хорошо. Только говорите, говорите что-нибудь! Пожалуйста!... Чтобы я постоянно слышала ваш голос и была уверена, что вы продолжаете там находиться и не собираетесь подобраться ко мне сюда… Ведь вы не станете подсматривать за мной, как обещали?
Не сумев разобраться в оттенках её голоса, в том, - какие интонации в нём превалируют, - предостерегающие или провоцирующие, я предпочитаю оставаться на месте, занявшись зашнуровыванием ботинок. И что-то говорю ей. В том числе и то, что желание подсматривать у меня никуда не делось, но я вынужден подчиниться её категорическому желанию не допустить этого.
- Ну и хорошо, - снова слышу я её голос, но уже за своей спиной. – Не такой-то вы уж и бяка! С вами можно, оказывается, придти к обоюдному согласию …
И усаживается рядом со мной. Я выпрямляюсь, оборачиваюсь к ней и взор застывает на распахнутом вороте её хламиды, обнажающим не столько сами груди, сколько соблазнительную ложбинку между ним. Перехватив мой взгляд, госпожа Селиванова вспыхивает и быстрым движением запахивает полы.
- Пойдёмьте? – спрашивает она. – Ведь вам, вроде бы, давно пора…
- Пора-то пора, да что-то подняться не могу…
- Что так? – заботливо интересуется она, осторожно беря меня за руку.
- Сам толком не знаю… В какой-то прострации нахожусь… Толи от восхищения увиденным, то ли от ещё чего…
- И что же такого, позвольте узнать, вы увидели восхитительного?
- И не спрашивайте… Что толку?
- Вы меня заинтриговали! – произносит она, дотрагиваясь до моей второй руки. – Уж коли начали, так продолжайте!
- Можно я вас вначале поцелую?- спрашиваю я, потянув обе её ладони к своим губам.
- Ну вот ещё чего! – восклицает она, вскакивая. – Я-то, было, подумала, что вот выслушаю сейчас любопытный рассказ о том, как современные мальчики влюбляются в своих сверстниц… Ведь у меня тоже подрастают дети и тоже, поди влюбляются…
- Но почему обязательно в сверстниц? А во взрослых дам разве нельзя?...
- Это в каких таких взрослых?..
- Да таких, например, как вы… Разве нельзя?..
- Ну, знаете ли… Теперь я понимаю, почему дачники госпожи Ульман не хотят иметь рядом с собой такого просто опасного змея-искусителя… Вставайте, и идёмте на дорогу… Только вначале зайдите за кусты, где я переодевалась, и прихватите оттуда свёрток с моими купальными принадлежностями.
Я бегу выполнять это распоряжение, после чего мы возвращаемся к дороге. Но Серафимы Сергеевны там не оказывается.
- Будите ждать? – спрашивает меня госпожа Селиванова.
- А что мне остаётся делать? – вопросом на вопрос отвечаю я и протягиваю ей свёрток с купальными принадлежностями.
- А почему он развязан? – интересуется она, принимая его от меня. – Зачем вы это сделали, Саша?
Притворившись сугубо смущённым, я объясняю:
- Видите ли, Олимпиада Гавриловна, я… мне представилось, как эти ткани касались вашей кожи… облегали ваши плечи и груди, ваши…
- Замолчи, замолчи, негодник! – переходя на «ты» восклицает она и закрывает мне рот своими ладонями.
Я покрываю их поцелуями, на всякий случай схватив её за запястья. Она их не отрывает и, посмеиваясь, говорит ублаготворено:
- Какое же ты всё-таки ещё дитя!.. И как похож на одного из моих сыновей!.. Вас следовало бы познакомить… Жаль, что никого из них сейчас нет здесь… А знаешь… Что если я попрошу тебя проводить меня до самого дома, чтобы ты знал туда дорогу… Мы отобедаем, и я отвезу тебя в твою ссылку…
- Но это же далеко!...
- А мне сегодня особенно-то делать ничего не хочется. Проедусь с тобой… Ты сам-то дорогу знаешь?
- Ещё как…
- Ну и прекрасно!.. Пошли, мой маленький Керубино!
Имение Селивановых, не в пример Ульмановскому, - представляется мне целым комплексом кирпичных построек, как барских и служебных, так и хозяйственных – коровников, большой конюшни и тому подобное.
- И без дачников обходитесь? – интересуюсь я.
- Пока бог миловал.
- А мужики? Не безобразничают?
- Разве что в лесу, который находится за их селом Северово… А нас от этого села отделяет большое поле. Правда, вспахать вспахали, а вот кому урожай достанется, не знаем.
Введя меня в дом и спросив у прислуги, накрыт ли стол, госпожа Селиванова просит меня подождать в столовой, чтобы, как я догадался, пойти переодеться. От нечего делать я потихоньку, дабы не быть замеченным, следую за нею, пока не замечаю, как она сворачивает за угол длинного коридора и скрывается за одной дверью, которую я, подскочив к ней, обнаруживаю застеклённой, но, к сожалению, закрытой изнутри занавеской. Обескураженный, возвращаюсь назад, но на подходе к столовой меня останавливает один из слуг и спрашивает, не видел ли я, куда делась хозяйка. На мой вопрос, что ей передать, он говорит, что она срочно нужна в конторе. Я бегу назад, стучусь в дверь, передаю просьбу слуги и спешно удаляюсь – только для того чтобы, увидев, как она торопливо выходит из дома, кинуться назад, войти в заветную дверь, и попробовать отодвинуть занавеску. Но у меня это никак не получается: надо бы скрепить её сложенный край булавкой, но где её взять?
Оглядываясь, замечаю у другой стены ещё одну дверь, приоткрываю её и обнаруживаю, что за нею помещение, напоминающее не то гардеробную (почти всё оно было заполнено висящими платьями и другими предметами дамской одежды), не то туалетную (у окна стоит трюмо, но полу - кувшин с водой, таз и ночной горшок, а к стене прикреплён рукомойник). Выходя оттуда, обращаю внимание на то, что дверь, соединяющая обе комнаты, застеклена сверху до низу, а прикрывающая её занавеска может быть малость отодвинута, что я и стараюсь сделать. Выходит это у меня не сразу, так что времени для осмотра спальни не остаётся. Опасаясь быть застигнутым за этим неблагодарным занятием, я тороплюсь к выходу, обратив только внимание на огромную двуспальную постель почему-то под балдахином и кресло с туалетным столиком рядом с окном.
- Где вы пропадаете, Саша? – встречает меня госпожа Селиванова вопросом, когда я возвращаюсь в столовую. – Давайте быстренько поедим, а потом я пару часиков отдохну, и мы отправимся в дорогу. Вы можете это время использовать, чтобы познакомиться с нашим хозяйством, попросить оседлать одну из лошадей и проехаться немного верхом… У Ульманов ведь это не принято, у них лошади ходят только в упряжках…
- Езда верхом, что может быть прекраснее? - отвечаю я. – Но было бы ещё лучше совершить эту прогулку вместе с вами…
- Со мной сегодня не выйдет… Мне непременно надо отдохнуть, а перед этим взглянуть ещё раз на мужа… Он заболел здесь довольно сильно и слёг, почему я и приехала к нему сюда…
Мысль об её муже, да ещё здесь где-то присутствующем, мне не приходила и в голову, а потому упоминание о нём меня несколько удивляет.
- Что с ним? – для вежливости спрашиваю я.
- Пневмония.
- Пневмония? Воспаление лёгких? – подхватываю я. – Я уже успел здесь ею переболеть, и, как видите, жив и здоров.
- И слава Богу! Вы ещё молодой, потому наверное и легко справились. А тут случай особый… Болезнь оказалась запущенной… Да и возраст – не то что ваш… Поэтому радуйтесь, что так легко и быстро выздоровели…
За этим вежливым разговором и проходит наш обед. И когда, поднимаясь из-за стола, я благодарю её за кров и пищу, она повторяет своё предложение:
- Так мне приказать, чтобы вам оседлали лошадь?
Я отказываюсь, наскоро придумав предлог:
- Нет, спасибо, одному мне, я думаю, будет скучно.
- Ну, как знаете… В другой раз и в другой обстановке я с удовольствием составила бы вам компанию… Но сегодня, как видите не в силах…
- Жаль, - продолжаю я тянуть свою линию уже в коридоре, двигаясь вместе с ею по направлению к её спальне. – Мне так не хочется прерывать нашу беседу…
- У нас будет для этого время по дороге в ваше распрекрасное Расторгуево…
Мы подходим к спальне, она одной рукой берётся за ручку двери, чтобы открыть её, а другую протягивает мне. Я её хватаю и тяну к губам, затем тянусь к её щеке, но она успевает отвернуться и, оказавшись в проёме двери, укоризненно машет головой.
- Так всё-таки, Олимпиада Гавриловна, могу я надеяться ни то, что через часик-полтора, когда вы как следует отдохнёте, я не буду прогнан вами, если загляну к вам сюда?
- И не думайте! – энергично возражает она. – Что подумает мой муж, если проснётся, услышав и увидев вас?
И ещё раз укоризненно покачав головой, закрывает за собою дверь. Неожиданно занавеска отодвигается, и я вижу, как посылает мне прощальное приветствие рукой, вслед за чем задвигает защёлку и, потянув на себя дверь показывает мне, что её теперь можно открыть только изнутри.
Ошеломлённый таким неожиданным поворотом, я какое-то время стою перед этой запертой у меня под носом дверью, не зная, как реагировать на этот, совершенно не объяснимый, по моему мнению, женский каприз. Но делать нечего, я поворачиваюсь и направляюсь к выходу.
Спустившись с крыльца, останавливаюсь в раздумье: может бросить всю эту затею и вернуться к мамуле и тётушке? Ну что такого страшного меня ожидает? Да, упрёки и может быть ругань… Зато готовые на всё девицы… Но что толку? Небось теперь их родительницы глаз с них не спускают… А что будет при моём появлении? Да просто отошлют меня куда подальше… В то же Расторгуево, например. Но там я сам могу сегодня оказаться с помощью госпожи Селивановой… Кстати, как там она, в своей спальне?.. Что поделывает? Спит?.. Интересно бы взглянуть… Жаль, что не удалось отодвинуть занавески… А что если попробовать из соседней гардеробной?.. Ведь наверное же есть в неё отдельный вход из коридора? Почему я не обратил на это внимание?
Ноги несут меня обратно. Тихонечко подхожу к двери в спальню и вижу рядом ещё одну дверь, приоткрываю её и убеждаюсь, что ведёт она как раз в гардеробную. Осторожно войдя туда, пробираюсь к следующей двери. И благодаря чуточку отодвинутой в сторону занавеске мне удаётся заглянуть через стекло внутрь спальни. Поначалу ничего любопытного моему взору не представляется. Но вот я вижу, как заколыхался полог постели и оттуда показывается госпожа Селиванова. Опустив ноги на пол и оправив подол сорочки, задравшийся чуть ли не до колен, она усаживается в кресло, берёт с туалетного столика книжку и открывает её на странице, где лежит закладка. И почти тут же другая её рука тянется к подолу, задирает его до бёдер и, погрузившись между ними, начинает совершать движение, предназначение которых не оставляет у меня никакого сомнения…
«Так вот чем вы занимаетесь в одиночку, дорогая госпожа Селиванова! – с удивлением констатирую я. – Так вот чего вам не хватает! Так, может, самый момент придти к вам на выручку?» Однако моему намерению открыть дверь и вбежать ей на помощь не суждено осуществиться: она резко поднимает голову, прислушивается и спрашивает, обращаясь в сторону входной двери:
- Ну что ещё там? Какая записка?.. Кому?
Ответ мне не слышен. Но судя по тому, что она произносит дальше, речь идёт обо мне:
- Откуда мне знать, где он. Я ему предлагала проехаться верхом, но он отказался. Поищите его как следует и сами передайте ему эту записку… Или нет…
Она резко встаёт, подходит к двери, отпирает и открывает её, берёт в руки какую-то бумажку и говорит:
- Я сама это сделаю. Но потом. А вы всё равно найдите его и сообщите ему всё, что сказали мне… И больше меня не тревожьте, дайте поспать…
Госпожа Селиванова возвращается к окну, разворачивает бумажку, читает её и кладёт вместе с книжкой на туалетный столик.
- Ничего себе! – доносится до меня её голос. – Видно, сладеньким они находят этот фрукт, раз так бояться лишиться его. А я-то думала, что он ещё чересчур незрелый… Что ж, они получат его назад, но только после того как я попробую отведать его…
Она снова, было, усаживается в кресло, но тут же поднимается, направляется к постели и забирается за полог. Казалось бы, чтобы всё увиденное и услышанное велит мне тут же последовать за ней, но я вместо этого покидаю свой наблюдательный пункт и выхожу побродить, чтобы привести в порядок свои мысли. Через полчаса возвращаюсь и обнаруживаю дверь в гардеробную запертой, а рядом с ней стоящий на полу и наполненный наполовину ночной горшок. Почесав затылок и поморщив нос от неприятных запахов, поворачиваюсь, чтобы идти назад, но, проходя мимо двери в спальню, на всякий случай нажимаю на дверную ручки и вижу, что дверь поддаётся и отворяется. Не задумываясь, распахиваю её и вхожу. Но что делать дальше?
Поразмышляв секунду-другую, на цыпочках подхожу к креслу, усаживаюсь на него и беру с туалетного столика лежащую на нём книжку. Из неё выпадает сложенный вчетверо лист бумаги. Записка? Вроде бы для меня? Прочесть? Успею, думаю. Сейчас гораздо интереснее узнать, что читает госпожа Селиванова.
Беру в руки книжку и пробегаю глазами.
Перонелла - жена некоего неаполитанского каменщика, пока он где-то работал, принимала у себя любовника – местного щёголя Джьяннелло. Но как-то раз их приятное времяпрепровождение было нарушено стуком в дверь. «Увы мне! – воскликнула Перонелла. – Это вернулся мой муж, чтоб ему пусто было. Что это значит? Может быть он тебя видел, когда ты входил? Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку… Вон, вон, видишь? А я пойду отворю дверь»… Джьянелло быстро влез в бочку, а Паронелла направилась к двери, отворила её и, увидев действительно мужа, сердито набросилась на него: «Это что за новости? Почему ты сегодня так рано вернулся?.. Вижу, ты ничего не хочешь делать… Коли так, чем мы станем жить?.. Эх, муженёк, муженёк»!
И принялась плакать. «Не кручинься, ради бога, – отвечал ей муж. - Будет у нас хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая давно нам мешает в дому. Он даёт мне за неё 5 золотых флоринов». «За 5 флоринов? – опять набрасывается на него жена, соображая, как миновать эту новую напасть. – Что ты понимаешь в мирских делах?.. А я вот продала её за 7 одному хорошему человеку. Он сейчас там, осматривает её».
Услышав это, муж говорит пришедшему с ним: «Слышал, почтенный? Ступай себе с богом…» И тут, Джьяннелло, у которого ушки были на макушке, быстро выскочил из бочки и стал звать: «Где ты, хозяйка?» А та говорит мужу: «Пойди наверх и постарайся уладить с ним наше дело». Увидев его входящим, Джьяннелло говорит: «- А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке». «Я ей муж, - разъясняет тот. «Бочка кажется мне очень прочная, - говорит ему Джьяннелло. – Но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть ногтём. Поэтому я не возьму её, прежде чем вы её не вычистите». «За этим торг не станет, - говорит тогда Перонелла. – Мой муж всю её вычистит». «Разумеется, - сказал муж. – Подайте мне рубанок и зажгите свечу».
Сняв куртку, он влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула в отверстие бочки голову, а сверх того одну руку и всё плечо, говоря: «Поскобли здесь и тут, да там ещё… Посмотри тут, ещё крошечку осталось».
А тем временем Джьяннелло, видя, что не сможет сделать как бы хотелось, задумал устроиться, как было возможно – подобно диким парфянским коням, резвящимся в просторных полях. И отошёл от бочки только тогда, когда Перонелла высунула из бочки голову и сказала мужу: «Кончил скоблить? Тогда вылезай».
Взглянув на обложку, читаю: «Декамерон» Джованни Бокаччо. Вроде бы эту книгу мне приходилось держать в руках, но посмотрев пару-тройку новелл, я их нашёл скучными и больше не читал. А видимо напрасно. Но госпожа Селиванова, в её-то возрасте и положении, какова? Интересно, чтобы я ещё мог увидеть, когда она засунула свою руку под подол сорочки, если бы не стук в дверь?
И от прочитанной сцены и от мысли о лежащей за пологом кровати женщине, испытывающей, судя по всему, неотложную нужду в ласке, я чувствую, как кровь начинает приступать к моей плоти. Думать тут долго не о чем, прихожу к выводу я и, быстро разоблачившись, подхожу к кровати и проскальзываю за полог.
Госпожа Селиванова лежит на правом боку, спиной ко мне. Осторожно дотрагиваюсь до неё. Никакой реакции. Прижимаю низ своего живота к её тазу. Кладу ладонь на бедро и провожу ею к талии, приподняв при этом прижатый к ней локоть. Без особых помех следую дальше, просовываю кисть подмышку. Осмелев, пытаюсь то же самое сделать с другой. Но неудачно: сдвинуть локоть там не получается. Зато пальцы левой моей руки погружаются в мякоть её левого полушария, нащупывают сквозь ткань сорочки сосок и начинают им поигрывать. Пробую обнажить его, опустив вниз ворот сорочки, однако так просто и легко это не выходит, а потому решаю не рисковать лишний раз, а, оставив тут всё как есть, постараться добиться большего в другом месте и поближе к заветной цели.
Моя рука возвращается к её бедру и устремляется дальше, к согнутым коленям, нащупывает край подола и тащит его вверх. Оказавшись снова на талии, пускается блуждать по животу, задерживается на покрытой густой растительностью нижней его части, а вот проникнуть дальше никак не получается. Ясно, что для этого надо поднажать на бедро и перевернуть даму с бока на спину. Конечно, если она только притворяется, что спит, то навряд ли перестанет это делать и дальше. А что если сон её совсем не притворный и, очнувшись от него, она от испуга начнёт орать и выделывать, чёрт знает чего? Ладно, пусть остаётся в этой позе. Ведь другая же дорога не заказана. Ею, очевидно, и предстоит воспользоваться. Тем более что сама она, как бы подавая мне сигнал, заметно подаёт свой таз назад.
Я тычусь в поисках входа в тайный приют, но попадаю то в борозду между полушариями ягодиц, то куда-то ещё, но только не в желанную щель. Нащупываю её пальцами, - всю влажную от капель, сочащихся из жаркой глубины. С их помощью направляю туда своё жезло, чувствую, как касаюсь только головкой. Её задница импульсивно дёргается назад, мне навстречу, но толку от этого мало: то ли длины у моего инструмента не хватает, то ли слишком мешает эта самая задница. Решаю распластаться перпендикулярно к ней. И только тогда ощущаю, что помещаюсь в её убежище полностью, по самый корешок.
Возложив обе руки ей на поясницу, начинаю движения вглубь и обратно. Вначале медленно, затем, почувствовав, как начинают сокращаться мышцы на её ягодицах, более быстро. И тут случается невероятное. Резко отпрянув от меня, она переворачивается на спину, открывает глаза, приподнимается и, упёршись в меня ногами и руками изо всех сил старается столкнуть меня с постели. И шипит зло:
- Вы что, с ума спятили?.. Как только посмели?.. Вон отсюда!.. Сию же секунду!..
Оказавшись на полу, я хватаю в охапку свои обувки и одёжки и даю драпу. Приведя себя в порядок, направляюсь к выходу из дома с намерением покинуть его. Но мысль о записке, в которой наверняка содержатся какие-то важные советы и указания, останавливает меня. Что ж, как это не желательно, всё же придётся, чтобы получить эту записку от госпожи Селывановой, выслушать от неё нотацию о правилах приличия и тому подобной дребедени. И от кого выслушивать? От той, кто возбудившись от чтения «Декамерона», ублажает себя собственным пальцем!.. Да и разве не собственными ушами мне пришлось слышать, как она, прочитав записку, что-то говорила про фрукт, который хочет отведать сама… Так в чём же дело?
В раздумьях по поводу происшедшего я отправляюсь прогуляться по ближайшим окрестностям, пока кто-то из слуг не находит меня и передаёт приглашение явиться на чай. Хозяйка явно чем-то расстроена и, ссылаясь на то, что ей не удалось как следует отдохнуть, выражает сожаление, что не сможет доставить меня, как обещала, в Расторгуево.
- Кстати, - добавляет она, словно вспомнив, - судя по письму, которое я получила от госпожи Ульман, необходимость возвращения туда отпадает, она уговорила вашу родительницу простить вас. Так что вы можете смело возвращаться назад. Жаль только, что мы так мало пообщались…
- А я не тороплюсь возвращаться и с удовольствием продолжу пребывание в вашем гостеприимном доме.
- Что вы говорите? Тогда, может быть, ближе к вечеру, вы составите мне компанию в верховой прогулке?
- И в верховой прогулке, и в купании потом, если вам будет угодно!
- Что ж, договорились! Я пойду позабочусь, чтобы конюхи нашли вам соответствующее обмундирование.
Верховая прогулка явно возвращает госпоже Селивановой хорошее настроение, чего явно нельзя было сказать обо мне, я здорово притомился. Не оправдались мои надежды и на купание: она не позволяет мне поплескаться вместе с нею, заставив долго ждать на берегу, когда ей вздумается выйти из воды. Да и за ужином я не обнаруживаю никаких признаков какого-то особого расположения, хотя и пытаюсь, сидя рядом с ею, дать волю своим рукам.
- Вы и дома так ведёте себя за столом, проказник?
- Если никто не видит, то почему и нет…
- Со всеми? И с мамой тоже?
- Мама у меня ласковая…
- Вот как? А госпожа Ульман?
- Я её просто обожаю!
- И её дочерей?
- Со старшей Ликой приходится мало общаться, да и чересчур много она о себе мнит… Как же, уже взрослая, вот-вот замуж выйдет. А с Ольгой, хотя она моложе меня, мы друг в друге души не чаем. Но то же самое можно сказать и о других девочках.
- О, да у вас там настоящий гарем, я смотрю.
- Гарем, не гарем, но я доволен.
- Что ж, завтра вы сможете уже насладиться их обществом, а вот сегодня вам приходится скучать в моём обществе. Да уже и пора идти спать. Пойдёмте, я вам покажу, где будет ваш ночлег.
- Пойдёмте… Надеюсь, он будет не далеко от вашего?
- А почему это так вас интересует?
- А вдруг мне чего-то от вас понадобится…
- Чего это вдруг может вам от меня понадобиться?
- Да я привык, что мама или тётя или обе вместе приходят ко мне, чтобы поцеловать на ночь.
- Что вы говорите? Какие нежности!
- Надеюсь, что приютив меня у себя, вы не лишите меня подобных нежностей?
- Это что-то новое! Никогда не приходилось подобного слышать.
- Не приходилось? И от детей своих?
- Но это мои дети. Кстати, вот и их спальня, входите и располагайтесь в ней. Спокойной ночи.
Мы стоим у раскрытой ею дверью. Я пытаюсь схватить её руку, но она выдёргивает её и говорит:
- Какой же вы настырный, юноша! Но, увы, мне действительно пора проведать своего занемогшего супруга.
- А потом?
- Давайте подождём до завтра!
Она ещё раз вырывает свою руку из моей, поворачивается и уходит, покачивая, как бы в удивлении и недоумении головой. И уже на значительном расстоянии оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй.
Не зная, как воспринимать этот сигнал, как просто пожелание доброй ночи или как нечто большее, я в задумчивости вхожу в отведённую мне комнату и не торопясь начинаю разоблачаться и укладываться. Сон, несмотря на то, что накануне спать пришлось мало, не идёт. В голову приходят разные мысли, в том числе, естественно, о завтрашнем возвращении к своим. Неожиданно слышу стук в дверь и потом голос госпожи Селивановой:
- Можно? Вот, думаю, наверно не спит ещё мой юный гость, решила принести ему свечу. И спички. Совсем забыла, что ничего этого тут нет.
Я протягиваю руки из-под одеяла и, благодаря за заботу, прошу присесть на минутку.
- Если только на минутку, - соглашается она.
- Как ваш супруг? – для пущей вежливости спрашиваю я, дотрагиваясь до руки, в которой она держит свечу.
- Слава богу, спит словно дитя.
- А я вот никак не могу сомкнуть очи.
- И я то же.
- Так давайте побалакаем, - предлагаю, поглаживая её пальцы.
- Что ж, давайте, - соглашается она. – Только позвольте мне зажечь свечу и поставить её в подсвечник.
Совершив это, она снова присаживается на край постели.
- Какой на вас шикарный пеньюар, - замечаю я.
- Да, - соглашается она. – Видите, какие прелестные птицы на нём вышиты. Японские.
- Можно попробовать на ощупь?
- Моим ребятам, когда они были маленькими, то же нравилось играть с ним. Но вы-то уже не маленький!
- Я хуже маленького!
- Вижу, вижу! Что последует за этим?.. Ого, пальчики у вас, сморю, довольно шаловливые! Зачем развязываете пояс?
- Чтобы убедиться, какие прелести скрываются под полами пеньюара…
- Да какие же там прелести?.. Ночная рубашка…
- Вот-вот… А под нею что? Позвольте проверить…
- Нет уж не позволю!
Госпожа Селиванова делает попытку высвободиться от моих ладоней, но это у неё не очень получается. Мало того, в ходе завязавшейся вроде бы не шуточной борьбы один из рукавов её сорочки сползает с плеча и оголяет грудь. Воспользовавшись этим, я наклоняюсь к ней и, поглаживая её, беру в рот стремительно набухающий сосок.
- О боже! – только и произносит она, вцепившись ногтями в мой затылок. – За что же такое наказание?
И, как-то расслабившись сразу, позволяет мне стащить с её плеч пеньюар, уложить себя рядом со мной и задрать чуть ли не до живота передний подол ночнушки. Одна моя рука при этом устремляется в промежность, другая продолжает пальпировать обнажённую грудь, а рот ищет её губы. Какое-то время она увёртывается от поцелуя, но в конце концов и тут перестаёт сопротивляться. Бёдра её раздвигаются, и позволяют мне проникнуть к зияющему зеву её нутра и нащупать довольно крупную горошину в его верхней части. Ёщё несколько движений, и моя плоть целиком оказывается внутри её влажной, горячей, но уж слишком обширной утробы. Вспомнив урок, преподанный мне братцем, я сдвигаю поплотнее её бёдра, а когда этого оказывается недостаточным, пытаюсь закинуть их себе за плечи, что оказывается слишком тяжеловато для меня, да и она ухитряется не позволить мне этого. Приходится довольствоваться малым, то сильнее прижимаясь к одному краю, то к другому. Хлюпает она при этом так сильно, что пару раз, засмущавшись, просит прощения. А мне что: даже весело. Но никаких явных признаков оргазма с её стороны не ощущается. Так же как и с моей. Но я-то здорово поиздержался накануне. А она?
Наконец, госпожа Селиванова или сама приустав, или, что вернее, догадываясь, что мне нужен некий роздых, затихает, позволяет моему стерженьку покинуть её чрево и, повернувшись ко мне спиной, предлагает:
- Давай, миленький, прервёмся. Хорошо?
Но ягодицами тесно прижимается ко мне и потихонечку трётся о мой хоботок, не давая ему совсем уж опасть. Вспомнив, в какой позе мы находились с ней во время нашего первого так вдруг внезапно прерванного ею контакта ещё днём, я пытаюсь повторить её, и мне это удаётся. Она тесно приживает к своему животу колени, а я, расположившись перпендикулярно к ней, проникаю в неё, одновременно одной рукой усиленно потирая её здорово раздувшийся похотник, а другой теребя по очереди её не менее разросшиеся соски. Она начинает пыхтеть и усилено подмахивать. Наконец-то я слышу что-то вреде стонов и явно ощущаю судороги. Воспользовавшись этим, я прервавшись на мгновение, ставлю её на колени, по прежнему тесно сжатыми между собой, и возобновив проникновение, уже заботясь о себе самом, ускоряю темп, чтобы побыстрее со всем этим покончить. И надо же, мой врыв совпадает с её новым истечением. Её стоны прерываются даже чем-то напоминающим рычание.
В заключение, освободившись от моего выпавшего стерженька, она переворачивается на спину, крепко-крепко обнимает и целует меня, после чего, раскинув руки, долго-долго остаётся без движения. Наконец, словно придя в себя, произносит:
- Да, кто бы мог подумать?
- Вы о чём? – интересуюсь я.
- Да всё о том же, миленький мой мальчик. О том, что со мной вдруг приключилось… Так вдруг всё неожиданно…
- А мне показалось, что я с самого начала вам понравился. Так же как и вы мне.
- Да, поправился. Ну что из того?.. А вот…
- Что и мысли даже не возникало?
- Мысли, не скрою, возникали. Но чтобы опуститься до такого!...
- Вы хотите сказать, что у вас до меня никогда не было любовника? У такой шикарной дамы?
- Я хочу сказать совсем другое… Но, надеюсь, не я первая, кто тебя, такого незрелого ещё юношу, на эту скользкую дорожку подвигла… Ну да ладно… Мне пора и честь знать…
С явной неохотой она поднимается, оправляет рубашку, накидывает на себя пеньюар и направляется к выходу.
- Вы ещё придёте? – для пущей вежливости спрашиваю я.
Она останавливается и вместо ответа вдруг спрашивает:
- А признайся… Вот мы уже почти двенадцать часов знакомы. Причём в последний час довольно тесно. А ты запомнил, как моё имя-отчество?
Этот вопрос ставит меня в тупик. Да, при нашем знакомстве она называла своё имя-отчество. Но вспомнить не могу.
- Вот видишь, чего всё это стоит…
- Вы не правы, - пробую убедить её я.
- Да, я во всём виновата. Сознаю, но ничего с собой поделать не могу.
- Значит, вы ещё до утра навестите меня? – с деланной радостью восклицаю я.
- До я вовсе не о том! Заладил одно и тоже… Лучше поспи, как следует… Да и мне неплохо было бы привести себя в порядок… Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Олимпиада Гавриловна! – вспоминаю я вдруг как её зовут.
И едва дверь за ней закрывается, впадаю в сон – почему-то то и дело прерываемый то ли воспоминаниями, то реальными видениями. И одно из последних – у моей постели о чём-то встревожено кудахчат мама и Мария Александровна. Входит госпожа Селиванова и сообщает, что лошади запряжены, что надо только переодеть меня. И добавляет:
- Сейчас принесут носилки.
Я снова впадаю в какое-то обморочное состояние. А когда выхожу из него, вдруг сознаю, что нахожусь в больнице. Вокруг меня суетятся всё те же дамы, но распоряжения санитарам и сиделкам отдаёт Константин Константинович Ульман. До меня доходят его слова о рецидиве воспаления лёгких, о вероятности туберкулёза.
- Дело серьёзное. И ему придётся провести здесь недели две-три, провести все анализы. А сейчас он очень слаб и нуждается в покое. Не знаю, можно ли будет навещать его завтра и послезавтра.
Она снова, было, усаживается в кресло, но тут же поднимается, направляется к постели и забирается за полог. Казалось бы, чтобы всё увиденное и услышанное велит мне тут же последовать за ней, но я вместо этого покидаю свой наблюдательный пункт и выхожу побродить, чтобы привести в порядок свои мысли. Через полчаса возвращаюсь и обнаруживаю дверь в гардеробную запертой, а рядом с ней стоящий на полу и наполненный наполовину ночной горшок. Почесав затылок и поморщив нос от неприятных запахов, поворачиваюсь, чтобы идти назад, но, проходя мимо двери в спальню, на всякий случай нажимаю на дверную ручки и вижу, что дверь поддаётся и отворяется. Не задумываясь, распахиваю её и вхожу. Но что делать дальше?
Поразмышляв секунду-другую, на цыпочках подхожу к креслу, усаживаюсь на него и беру с туалетного столика лежащую на нём книжку. Из неё выпадает сложенный вчетверо лист бумаги. Записка? Вроде бы для меня? Прочесть? Успею, думаю. Сейчас гораздо интереснее узнать, что читает госпожа Селиванова.
Беру в руки книжку и пробегаю глазами.
Перонелла - жена некоего неаполитанского каменщика, пока он где-то работал, принимала у себя любовника – местного щёголя Джьяннелло. Но как-то раз их приятное времяпрепровождение было нарушено стуком в дверь. «Увы мне! – воскликнула Перонелла. – Это вернулся мой муж, чтоб ему пусто было. Что это значит? Может быть он тебя видел, когда ты входил? Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку… Вон, вон, видишь? А я пойду отворю дверь»… Джьянелло быстро влез в бочку, а Паронелла направилась к двери, отворила её и, увидев действительно мужа, сердито набросилась на него: «Это что за новости? Почему ты сегодня так рано вернулся?.. Вижу, ты ничего не хочешь делать… Коли так, чем мы станем жить?.. Эх, муженёк, муженёк»!
И принялась плакать. «Не кручинься, ради бога, – отвечал ей муж. - Будет у нас хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая давно нам мешает в дому. Он даёт мне за неё 5 золотых флоринов». «За 5 флоринов? – опять набрасывается на него жена, соображая, как миновать эту новую напасть. – Что ты понимаешь в мирских делах?.. А я вот продала её за 7 одному хорошему человеку. Он сейчас там, осматривает её».
Услышав это, муж говорит пришедшему с ним: «Слышал, почтенный? Ступай себе с богом…» И тут, Джьяннелло, у которого ушки были на макушке, быстро выскочил из бочки и стал звать: «Где ты, хозяйка?» А та говорит мужу: «Пойди наверх и постарайся уладить с ним наше дело». Увидев его входящим, Джьяннелло говорит: «- А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке». «Я ей муж, - разъясняет тот. «Бочка кажется мне очень прочная, - говорит ему Джьяннелло. – Но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть ногтём. Поэтому я не возьму её, прежде чем вы её не вычистите». «За этим торг не станет, - говорит тогда Перонелла. – Мой муж всю её вычистит». «Разумеется, - сказал муж. – Подайте мне рубанок и зажгите свечу».
Сняв куртку, он влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула в отверстие бочки голову, а сверх того одну руку и всё плечо, говоря: «Поскобли здесь и тут, да там ещё… Посмотри тут, ещё крошечку осталось».
А тем временем Джьяннелло, видя, что не сможет сделать как бы хотелось, задумал устроиться, как было возможно – подобно диким парфянским коням, резвящимся в просторных полях. И отошёл от бочки только тогда, когда Перонелла высунула из бочки голову и сказала мужу: «Кончил скоблить? Тогда вылезай».
Взглянув на обложку, читаю: «Декамерон» Джованни Бокаччо. Вроде бы эту книгу мне приходилось держать в руках, но посмотрев пару-тройку новелл, я их нашёл скучными и больше не читал. А видимо напрасно. Но госпожа Селиванова, в её-то возрасте и положении, какова? Интересно, чтобы я ещё мог увидеть, когда она засунула свою руку под подол сорочки, если бы не стук в дверь?
И от прочитанной сцены и от мысли о лежащей за пологом кровати женщине, испытывающей, судя по всему, неотложную нужду в ласке, я чувствую, как кровь начинает приступать к моей плоти. Думать тут долго не о чем, прихожу к выводу я и, быстро разоблачившись, подхожу к кровати и проскальзываю за полог.
Госпожа Селиванова лежит на правом боку, спиной ко мне. Осторожно дотрагиваюсь до неё. Никакой реакции. Прижимаю низ своего живота к её тазу. Кладу ладонь на бедро и провожу ею к талии, приподняв при этом прижатый к ней локоть. Без особых помех следую дальше, просовываю кисть подмышку. Осмелев, пытаюсь то же самое сделать с другой. Но неудачно: сдвинуть локоть там не получается. Зато пальцы левой моей руки погружаются в мякоть её левого полушария, нащупывают сквозь ткань сорочки сосок и начинают им поигрывать. Пробую обнажить его, опустив вниз ворот сорочки, однако так просто и легко это не выходит, а потому решаю не рисковать лишний раз, а, оставив тут всё как есть, постараться добиться большего в другом месте и поближе к заветной цели.
Моя рука возвращается к её бедру и устремляется дальше, к согнутым коленям, нащупывает край подола и тащит его вверх. Оказавшись снова на талии, пускается блуждать по животу, задерживается на покрытой густой растительностью нижней его части, а вот проникнуть дальше никак не получается. Ясно, что для этого надо поднажать на бедро и перевернуть даму с бока на спину. Конечно, если она только притворяется, что спит, то навряд ли перестанет это делать и дальше. А что если сон её совсем не притворный и, очнувшись от него, она от испуга начнёт орать и выделывать, чёрт знает чего? Ладно, пусть остаётся в этой позе. Ведь другая же дорога не заказана. Ею, очевидно, и предстоит воспользоваться. Тем более что сама она, как бы подавая мне сигнал, заметно подаёт свой таз назад.
Я тычусь в поисках входа в тайный приют, но попадаю то в борозду между полушариями ягодиц, то куда-то ещё, но только не в желанную щель. Нащупываю её пальцами, - всю влажную от капель, сочащихся из жаркой глубины. С их помощью направляю туда своё жезло, чувствую, как касаюсь только головкой. Её задница импульсивно дёргается назад, мне навстречу, но толку от этого мало: то ли длины у моего инструмента не хватает, то ли слишком мешает эта самая задница. Решаю распластаться перпендикулярно к ней. И только тогда ощущаю, что помещаюсь в её убежище полностью, по самый корешок.
Возложив обе руки ей на поясницу, начинаю движения вглубь и обратно. Вначале медленно, затем, почувствовав, как начинают сокращаться мышцы на её ягодицах, более быстро. И тут случается невероятное. Резко отпрянув от меня, она переворачивается на спину, открывает глаза, приподнимается и, упёршись в меня ногами и руками изо всех сил старается столкнуть меня с постели. И шипит зло:
- Вы что, с ума спятили?.. Как только посмели?.. Вон отсюда!.. Сию же секунду!..
Оказавшись на полу, я хватаю в охапку свои обувки и одёжки и даю драпу. Приведя себя в порядок, направляюсь к выходу из дома с намерением покинуть его. Но мысль о записке, в которой наверняка содержатся какие-то важные советы и указания, останавливает меня. Что ж, как это не желательно, всё же придётся, чтобы получить эту записку от госпожи Селывановой, выслушать от неё нотацию о правилах приличия и тому подобной дребедени. И от кого выслушивать? От той, кто возбудившись от чтения «Декамерона», ублажает себя собственным пальцем!.. Да и разве не собственными ушами мне пришлось слышать, как она, прочитав записку, что-то говорила про фрукт, который хочет отведать сама… Так в чём же дело?
В раздумьях по поводу происшедшего я отправляюсь прогуляться по ближайшим окрестностям, пока кто-то из слуг не находит меня и передаёт приглашение явиться на чай. Хозяйка явно чем-то расстроена и, ссылаясь на то, что ей не удалось как следует отдохнуть, выражает сожаление, что не сможет доставить меня, как обещала, в Расторгуево.
- Кстати, - добавляет она, словно вспомнив, - судя по письму, которое я получила от госпожи Ульман, необходимость возвращения туда отпадает, она уговорила вашу родительницу простить вас. Так что вы можете смело возвращаться назад. Жаль только, что мы так мало пообщались…
- А я не тороплюсь возвращаться и с удовольствием продолжу пребывание в вашем гостеприимном доме.
- Что вы говорите? Тогда, может быть, ближе к вечеру, вы составите мне компанию в верховой прогулке?
- И в верховой прогулке, и в купании потом, если вам будет угодно!
- Что ж, договорились! Я пойду позабочусь, чтобы конюхи нашли вам соответствующее обмундирование.
Верховая прогулка явно возвращает госпоже Селивановой хорошее настроение, чего явно нельзя было сказать обо мне, я здорово притомился. Не оправдались мои надежды и на купание: она не позволяет мне поплескаться вместе с нею, заставив долго ждать на берегу, когда ей вздумается выйти из воды. Да и за ужином я не обнаруживаю никаких признаков какого-то особого расположения, хотя и пытаюсь, сидя рядом с ею, дать волю своим рукам.
- Вы и дома так ведёте себя за столом, проказник?
- Если никто не видит, то почему и нет…
- Со всеми? И с мамой тоже?
- Мама у меня ласковая…
- Вот как? А госпожа Ульман?
- Я её просто обожаю!
- И её дочерей?
- Со старшей Ликой приходится мало общаться, да и чересчур много она о себе мнит… Как же, уже взрослая, вот-вот замуж выйдет. А с Ольгой, хотя она моложе меня, мы друг в друге души не чаем. Но то же самое можно сказать и о других девочках.
- О, да у вас там настоящий гарем, я смотрю.
- Гарем, не гарем, но я доволен.
- Что ж, завтра вы сможете уже насладиться их обществом, а вот сегодня вам приходится скучать в моём обществе. Да уже и пора идти спать. Пойдёмте, я вам покажу, где будет ваш ночлег.
- Пойдёмте… Надеюсь, он будет не далеко от вашего?
- А почему это так вас интересует?
- А вдруг мне чего-то от вас понадобится…
- Чего это вдруг может вам от меня понадобиться?
- Да я привык, что мама или тётя или обе вместе приходят ко мне, чтобы поцеловать на ночь.
- Что вы говорите? Какие нежности!
- Надеюсь, что приютив меня у себя, вы не лишите меня подобных нежностей?
- Это что-то новое! Никогда не приходилось подобного слышать.
- Не приходилось? И от детей своих?
- Но это мои дети. Кстати, вот и их спальня, входите и располагайтесь в ней. Спокойной ночи.
Мы стоим у раскрытой ею дверью. Я пытаюсь схватить её руку, но она выдёргивает её и говорит:
- Какой же вы настырный, юноша! Но, увы, мне действительно пора проведать своего занемогшего супруга.
- А потом?
- Давайте подождём до завтра!
Она ещё раз вырывает свою руку из моей, поворачивается и уходит, покачивая, как бы в удивлении и недоумении головой. И уже на значительном расстоянии оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй.
Не зная, как воспринимать этот сигнал, как просто пожелание доброй ночи или как нечто большее, я в задумчивости вхожу в отведённую мне комнату и не торопясь начинаю разоблачаться и укладываться. Сон, несмотря на то, что накануне спать пришлось мало, не идёт. В голову приходят разные мысли, в том числе, естественно, о завтрашнем возвращении к своим. Неожиданно слышу стук в дверь и потом голос госпожи Селивановой:
- Можно? Вот, думаю, наверно не спит ещё мой юный гость, решила принести ему свечу. И спички. Совсем забыла, что ничего этого тут нет.
Я протягиваю руки из-под одеяла и, благодаря за заботу, прошу присесть на минутку.
- Если только на минутку, - соглашается она.
- Как ваш супруг? – для пущей вежливости спрашиваю я, дотрагиваясь до руки, в которой она держит свечу.
- Слава богу, спит словно дитя.
- А я вот никак не могу сомкнуть очи.
- И я то же.
- Так давайте побалакаем, - предлагаю, поглаживая её пальцы.
- Что ж, давайте, - соглашается она. – Только позвольте мне зажечь свечу и поставить её в подсвечник.
Совершив это, она снова присаживается на край постели.
- Какой на вас шикарный пеньюар, - замечаю я.
- Да, - соглашается она. – Видите, какие прелестные птицы на нём вышиты. Японские.
- Можно попробовать на ощупь?
- Моим ребятам, когда они были маленькими, то же нравилось играть с ним. Но вы-то уже не маленький!
- Я хуже маленького!
- Вижу, вижу! Что последует за этим?.. Ого, пальчики у вас, сморю, довольно шаловливые! Зачем развязываете пояс?
- Чтобы убедиться, какие прелести скрываются под полами пеньюара…
- Да какие же там прелести?.. Ночная рубашка…
- Вот-вот… А под нею что? Позвольте проверить…
- Нет уж не позволю!
Госпожа Селиванова делает попытку высвободиться от моих ладоней, но это у неё не очень получается. Мало того, в ходе завязавшейся вроде бы не шуточной борьбы один из рукавов её сорочки сползает с плеча и оголяет грудь. Воспользовавшись этим, я наклоняюсь к ней и, поглаживая её, беру в рот стремительно набухающий сосок.
- О боже! – только и произносит она, вцепившись ногтями в мой затылок. – За что же такое наказание?
И, как-то расслабившись сразу, позволяет мне стащить с её плеч пеньюар, уложить себя рядом со мной и задрать чуть ли не до живота передний подол ночнушки. Одна моя рука при этом устремляется в промежность, другая продолжает пальпировать обнажённую грудь, а рот ищет её губы. Какое-то время она увёртывается от поцелуя, но в конце концов и тут перестаёт сопротивляться. Бёдра её раздвигаются, и позволяют мне проникнуть к зияющему зеву её нутра и нащупать довольно крупную горошину в его верхней части. Ёщё несколько движений, и моя плоть целиком оказывается внутри её влажной, горячей, но уж слишком обширной утробы. Вспомнив урок, преподанный мне братцем, я сдвигаю поплотнее её бёдра, а когда этого оказывается недостаточным, пытаюсь закинуть их себе за плечи, что оказывается слишком тяжеловато для меня, да и она ухитряется не позволить мне этого. Приходится довольствоваться малым, то сильнее прижимаясь к одному краю, то к другому. Хлюпает она при этом так сильно, что пару раз, засмущавшись, просит прощения. А мне что: даже весело. Но никаких явных признаков оргазма с её стороны не ощущается. Так же как и с моей. Но я-то здорово поиздержался накануне. А она?
Наконец, госпожа Селиванова или сама приустав, или, что вернее, догадываясь, что мне нужен некий роздых, затихает, позволяет моему стерженьку покинуть её чрево и, повернувшись ко мне спиной, предлагает:
- Давай, миленький, прервёмся. Хорошо?
Но ягодицами тесно прижимается ко мне и потихонечку трётся о мой хоботок, не давая ему совсем уж опасть. Вспомнив, в какой позе мы находились с ней во время нашего первого так вдруг внезапно прерванного ею контакта ещё днём, я пытаюсь повторить её, и мне это удаётся. Она тесно приживает к своему животу колени, а я, расположившись перпендикулярно к ней, проникаю в неё, одновременно одной рукой усиленно потирая её здорово раздувшийся похотник, а другой теребя по очереди её не менее разросшиеся соски. Она начинает пыхтеть и усилено подмахивать. Наконец-то я слышу что-то вреде стонов и явно ощущаю судороги. Воспользовавшись этим, я прервавшись на мгновение, ставлю её на колени, по прежнему тесно сжатыми между собой, и возобновив проникновение, уже заботясь о себе самом, ускоряю темп, чтобы побыстрее со всем этим покончить. И надо же, мой врыв совпадает с её новым истечением. Её стоны прерываются даже чем-то напоминающим рычание.
В заключение, освободившись от моего выпавшего стерженька, она переворачивается на спину, крепко-крепко обнимает и целует меня, после чего, раскинув руки, долго-долго остаётся без движения. Наконец, словно придя в себя, произносит:
- Да, кто бы мог подумать?
- Вы о чём? – интересуюсь я.
- Да всё о том же, миленький мой мальчик. О том, что со мной вдруг приключилось… Так вдруг всё неожиданно…
- А мне показалось, что я с самого начала вам понравился. Так же как и вы мне.
- Да, поправился. Ну что из того?..
- А вот…
- Что и мысли даже не возникало?
- Мысли, не скрою, возникали. Но чтобы опуститься до такого!...
- Вы хотите сказать, что у вас до меня никогда не было любовника? У такой шикарной дамы?
- Я хочу сказать совсем другое… Но, надеюсь, не я первая, кто тебя, такого незрелого ещё юношу, на эту скользкую дорожку подвигла… Ну да ладно… Мне пора и честь знать…
С явной неохотой она поднимается, оправляет рубашку, накидывает на себя пеньюар и направляется к выходу.
- Вы ещё придёте? – для пущей вежливости спрашиваю я.
Она останавливается и вместо ответа вдруг спрашивает:
- А признайся… Вот мы уже почти двенадцать часов знакомы. Причём в последний час довольно тесно. А ты запомнил, как моё имя-отчество?
Этот вопрос ставит меня в тупик. Да, при нашем знакомстве она называла своё имя-отчество. Но вспомнить не могу.
- Вот видишь, чего всё это стоит…
- Вы не правы, - пробую убедить её я.
- Да, я во всём виновата. Сознаю, но ничего с собой поделать не могу.
- Значит, вы ещё до утра навестите меня? – с деланной радостью восклицаю я.
- До я вовсе не о том! Заладил одно и тоже… Лучше поспи, как следует… Да и мне неплохо было бы привести себя в порядок… Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Олимпиада Гавриловна! – вспоминаю я вдруг как её зовут.
И едва дверь за ней закрывается, впадаю в сон – почему-то то и дело прерываемый то ли воспоминаниями, то реальными видениями. И одно из последних – у моей постели о чём-то встревожено кудахчат мама и Мария Александровна.