Подольск, понедельник 17 июля 1917 года.
Найдя искомый адрес, я сразу же вынужден был последовать данному мне совету, так как у крыльца дома Самариных увидел их двуколку. Пришлось побродить по окрестным переулкам, пока не нашёлся малец, согласный пойти в этот дом, чтобы под благовидным предлогом поинтересоваться, кто из хозяев на месте. Вернувшись, он мне поведал, что открывшая ему дверь дама, даже не спрашивая кто он и зачем явился, велела передать, что муж её уже заканчивает обед и тотчас же после этого отправляется туда, где его с таким нетерпением ждут.
Походив ещё с полчаса вокруг да около и убедившись, что пролётки у дома Самариных нет, я направляю к нему свои шаги, взбегаю на крыльцо и дёргаю за шнурок звонка. Дверь мне открывает сама госпожа Самарина.
- Явился, не запылился, - представляюсь я ей.
- Рада видеть, - приветствует она меня, пропуская внутрь дома.
И, взяв за руку, проводит из передней в залу.
- Как я тебе нравлюсь в этом костюме из джерси? – спрашивает она, поворачиваясь ко мне то лицом, то боком и демонстрируя таким образом жакет и юбку.
- Признаться, я ожидал увидеть вас в несколько менее торжественной одежде… Вы куда-то собираетесь?
- Да, к сожалению, я тебе компанию в имении Ульманов вечером составить не смогу. Нас пригласили в гости в другое место, и отказаться нельзя. Вот почему ты застал меня за примеркой, озабоченной, как лучше одеться. Вот я и спрашиваю тебя, как я смотрюсь в этом жилете и этой юбке?
- Я в этом мало что понимаю, но, на мой взгляд, костюм этот придаёт вам очень и очень элегантный вид.
- Мне тоже так кажется, - продолжает она вертеться передо мной.
- Вы уже остановились на нём, или на примете есть ещё что-нибудь? – интересуюсь я.
- Да есть ещё кое что… А почему ты задал этот вопрос? Тебе в этом костюме что-то не нравится?
- Да нет, вовсе нет… Просто я был бы рад поучаствовать в ваших примерках… Причём не только в качестве стороннего наблюдателя…
- Милый ты мой! – восклицает она, обнимая и целуя меня. – У нас есть ещё немного времени, и я тебе такую возможность предоставлю… Но ты, наверное проголодался и не прочь пообедать?
- Обед подождёт, а вот удовольствие присутствовать при дамском туалете требует немедленного удовлетворения…
- Ну что ж, пройдём тогда для этого в спальню, там трюмо и потому удобнее будет.
В спальне мне в глаза бросается не столько большое, на ножках, переносное зеркало, сколько огромная двуспальная постель.
- Ого! – невольно вырывается у меня.
Госпожа Самарина перехватывает этот мой взгляд и нарочито строго выговаривает:
- Я пригласила тебя сюда вовсе не для того, чтобы ты глазел тут на мебель, а не отрывал глаз от меня во время примерки.
- Я готов вперить в вас не только глаза, но и руки, и губы!
- Губы пусть подождут, а вот руки могут пригодиться… У меня есть ещё одно платье довольно шикарное… Надо будет его померить… Но прежде следовало бы освободиться от костюма… Ты поможешь мне в этом?..
- Я-то? Только прикажите!...
- Тогда, попробуй расстегнуть эти пуговицы на жилете… Они угольные, и что-то у меня никак не получается вынуть их из петелек.
Я кидаюсь исполнить эту просьбу, но пальцы у меня от волнения дрожат, и пуговицы – а их там четыре – с трудом подаются им.
- О господи! – восклицает она в нетерпении и, оторвав мои ладони от ткани, весьма ловко заканчивает эту операцию, после чего, поводя плечами, освобождается от рукавов и скидывает с себя жилет.
- Подними его пожалуйста и аккуратно повесь на спинку кресла. А я пока займусь юбкой, - на ней тоже надо расстегнуть пояс…
И пока я выполняю её указания, продолжает выговаривать:
- Тоже мне, кавалер называется!.. Другой бы на его месте ухитрился не только справиться с пуговицами на жилете, но и дотронуться до чего-то более существенного…
- До чего, например? – интересуюсь я, возвращаясь к ней и наблюдая, как, справившись с пуговицей на одном боку, она ловко проделывает то же на другом и начинает стаскивать юбку со своей обширной задницы.
- До чего руки дотягиваются! – отвечает она мне с вызовом, сбрасывая туфли и вынимая ноги одну за другой из опущенной до щиколоток юбки, которую и вешает тут же на спинку рядом стоящего стула.
- Теперь будем мерить платье? – спрашиваю я, с восхищением рассматривая её, стоящую передо мною в нижнем белье – шёлковой рубашке и отделанной кружевами ещё одной полотняной юбке.
- Не уверена, - отвечает она, разглядывая себя в трюмо. – Под то платье наверно нужно надеть другое бельё.
- Так в чём дело? Давайте наденем!
- Но вначале надо избавиться от того, что на мне…
- И избавимся! – подтверждаю я, принимаясь вытаскивать низ рубашки из-под пояса юбки.
- Нет, нет! – неожиданно вскрикивает она и вырывается. – Я это проделаю сама, причём в одиночестве. Тебе придётся выйти на пару минут.
Я пытаюсь удержать её, обнимаю и целую, но она стоит на своём:
- Пусти меня!.. Разве я тебе в чём-либо отказывала? Ещё успеешь нацеловаться… А пока оставь меня… Я тебя позову… И не вздумай подсматривать!

Произнося последнюю фразу, она показывает на застеклённую раму над дверью. Расценив это как предложение некоего компромисса, я подчиняюсь и выхожу в залу. Там беру один из стульев, стоящих вокруг стола, приставляю его к косяку двери, теперь нас отделяющей, взбираюсь на него и осторожно заглядываю в спальню.
1.
И что же представляется оттуда моему жадному взору?
Госпожа Самарина усаживается на край постели, задирает подол юбки, освобождается от подвязок, стаскивает с ног чулки, встаёт и принимается ходить, о чём-то думая.
Опустившись на пол, я осторожно стучу в дверь и спрашиваю:
- Можно, Елизавета Львовна?.. Уже не одна пара минут прошла…
- Нет, нет, Сашенька! Ещё минутку!..
Я снова вскарабкиваюсь на стул, чтобы успеть увидеть, как стаскивает с себя через голову юбку и рубашку. Но вместо голых ягодиц и спины моему взору предстают панталоны на впечатлительных ляжках и лиф на небольшом бюсте.
- Ещё минутку, - говорит она, ничего однако не делая, застыв у края постели с юбкой и рубашкой в руках.
Проходит не минута, а две или три. И тогда я, потеряв всякое терпение, распахиваю дверь. Увидев меня, вбегающего и устремляющегося к ней, она на секунду застывает, прижав к груди только снятые вещички, и молниеносно ныряет в постель под одеяло, укрывшись им под самый подбородок и причитая:
- Как ты мог, Саша?.. Ведь я же просила!.. Почему ты не…
- Успокойтесь, Елизавета Львовна! – говорю я, подходя к краю постели. – Я понимаю, вам всё это надоело… К тому же вы наверно очень устали… Не так ли?
Она согласно кивает головой.
- Ну и отдохните!.. Сделаем перерыв в нашей примерке… Никуда от нас это платье не денется…
- Да я его видеть уже не хочу! – вдруг смеётся она, выпростав из-под одеяла обнажённые руки и протягивая мне юбку и рубашку. – Возьми их и положи куда-нибудь аккуратно.
Выполнив эту просьбу, я возвращаюсь к краю постели и продолжаю:
- Должен признаться, Елизавета Львовна, я согрешил и вопреки вашему запрету позволил себе наслаждение проследить за тем, как вы уже без меня продолжали освобождаться от своей одёжки…
- Вот чертёнок!.. Всё-таки подсматривал!.. Что теперь с тобой делать прикажешь?
- Не знаю, Елизавета Львовна, но если вы позволите мне дотронуться до вас…
Я беру её руку, но она тут же вырывает её и прячет под одеяло:
- Ты обманщик!
- Но вы же обещали, что ни в чём мне отказа не будет!..
- Разве?
- А как же!.. Совсем недавно, когда мы только вошли сюда…
- Что-то не помню…
- Ну вот!.. И про поцелуи потом говорили, и про другое…
- Пусть обещала… И что из того?..
И, накрывшись с головой одеялом, продолжает:
- Не могу же я в таком непривычном и неприличном виде выйти из постели, чтобы выполнить обещанное…Прости, но я не в силах заставить себя сделать это… Придётся тебе снова выйти и подождать, пока я не приведу себя в порядок…
- Зачем? – возражаю я и, воспользовавшись тем, что она этого не видит, принимаюсь разоблачаться. – Вы устали, поэтому оставайтесь лежать в постели. Вам там хорошо?... Ну и прекрасно… А через какое-то время, - через какое не знаю, но постараюсь поскорей, - я избавлюсь от тех преимуществ, какие есть у меня сейчас по сравнению с вами, приведу себя в такое же состояние, как и вы, и присоединюсь к вам, чтобы получить обещанное…
Ещё несколько секунд молчания, в течение которых я избавляюсь от одежды, от которой не успел во время словоговорения, и мне ничего другого не остаётся, как приподнять край одеяла и нырнуть под него, чтобы ещё через несколько мгновений нащупать женское тело и начать покрывать его поцелуями. Минуту-другую госпожа Самарина лежит неподвижно, но как только моя рука пытается проникнуть под лиф, она её резко отталкивает. То же самое повторяется с другой рукой, попробовавшей, было, залезть под панталоны. Однако проходит ещё какое-то время, и я чувствую, как одна её ладонь накрывает моё темечко, а пальцы начинают ласково скользить по волосам на затылке. Правильно восприняв это непроизвольное движение как положительный сигнал, я протягиваю свою руку к её лицу, нахожу подбородок, поворачиваю его в свою сторону и приклеиваюсь своими губами к её губам. Поцелуй получается долгим-долгим, пока у меня не перехватывает дыхание и от напряжения не сводит шею.
- Какая вы сладкая! – произношу я, вздохнув воздух и принимаюсь неспешно облизывать языком её губы.
- А ты обманщик! – отвечает она, поворачиваясь на бок, обнимая меня и покрывая частыми-частыми поцелуями. – Как не стыдно подсматривать за дамами?
- Каюсь… Но что делать, если представляется такая возможность узреть подобную красоту?
- Обманщик! Ты, поди, врёшь и по поводу красоты…
- Можно я откину одеяло?
- Зачем?
- Чтобы ещё раз убедиться в вашей красоте…
- Не стоит…
- Почему?
Вместо ответа она снова обнимает и целует меня. Ощутив, как мой сучок наливается живительной энергией, я стараюсь прижаться им к ней и таким образом дать ей знать, какие чувства она во мне вызывает.
- О, - со смешком восклицает она, - да ты, оказывается ещё и балун!
- Балун не я сам, а некая моя частичка, - возражаю я, беря её ладонь и направляя её вниз между нашими животами.
Она её тут же отдёргивает, но продолжает поглаживать мои бока и плечи и отвечать на мои поцелуи.
- Для меня ты балун, которого все балуют.
- И вы тоже меня балуете…
- И я.
- И готовы во всём давать поблажку?

Задавая этот вопрос, я поворачиваю госпожу Самарину на спину, после чего одной рукой обхватываю за шею, чтобы снова поцеловать, а другой нахожу разрез в панталонах и пускаюсь в прогулку по шелковистым зарослям на лобке, обнаруживаю заветную щель, но как только дотрагиваюсь до неё кончиком пальца, там тут же появляется её ладонь. Я кладу в неё своего балуна, и ладонь тотчас же отдёргивается, а вместе с нею исчезает препятствие для моего пальца, после нескольких движений вверх и вниз вдоль вздувшихся срамных губ упёршевшегося в разбухший клитор.
- Да, - удивлённо произносит она. – Я-то думала…
- Что вы думали?
Она снова поворачивается ко мне верхней частью тела, обнимает, целует и признаётся:
- Думала, что балун, шалун, проказник, часто не знающий меру в своих забавах… Но чтобы такой!...
И откидывается опять на спину.
- Можно мне побаловаться вашими литаврами?
- Что ты имеешь в виду?
- Ваши перси…
- Попробуй!
Я взбираюсь на неё и облапливаю её скрытые под лифом груди, мну их, сколько можно, пытаюсь, но безрезультатно, просунуть ладони под плотную ткань и, наконец, спрашиваю:
- Где тут пуговицы?
- Тут нет пуговиц, - разъясняет она. – Тут крючки… Но не будем на них тратить время…
С этими словами госпожа Самарина раздвигает свои бёдра, так что мои оказываются между ними, а когда я пытаюсь, уцепившись за верхние края её панталонов, потащить их вниз, снова обнимает и целует меня, увещевая:
- Не надо!.. Давай оставим всё как есть… Пока, до другого раза… Хорошо?...
Своим балуном я уже давно ёрзаю по её животу, иногда попадая им в прорезь панталон, но никак не в предмет и цель моей страсти. Не видя никакой помощи в этом с её стороны, но не решаясь попросить её о такой услуге, я вынужден всё проделывать сам: беру в ладонь свой отросточек, двумя свободными пальцами нахожу и раздвигаю срамные губы и вталкиваю его между ними. Проникнув таким образом в преддверие, то есть в вульву, начинаю толкаться дальше и, наконец, ощущаю, что попадаю в подлинное вместилище наслаждения. И почему-то мне на память приходит картинка из атласа человека, а именно мышечная трубка, обхватывающая со всех сторон мужской орган. Начинаю двигать им туда-сюда, туда-сюда, ожидая, когда начнутся встречные движения её таза. Так и не дождавшись их, осмеливаюсь спросить:
- Что-то не так?
- Почему ты так думаешь? – удивляется она, обнимая и целуя меня и даже пару раз пошевелив задницей.
- Насколько я знаю, - пускаюсь я в рассуждения, оставаясь неподвижным, - женщина, если получает удовольствие от подобного баловства, даже если не желает показать этого, совершает некие встречные действия нижней частью тела…
- Ах, ты вот о чём… Для меня сейчас главное – ублажить тебя… А обо мне не беспокойся…
- Отчего же?.. Вы всегда такая?
- Какая такая?
- Как бы это сказать, не обидев вас… Нет, не холодная, а, словно какими-то другими мыслями и заботами занятая…
- Ты угадал, мальчик мой, - соглашается она, в который раз крепко обнимая и нежно целуя меня. – Мысль у меня одна, чтобы ты остался доволен мною.
В подтверждение этой мысли госпожа Самарина начинает настолько энергично работать тазом, что я невольно возобновляю и свои возвратно-поступательные движения, но через минуту-другую, когда я уже было собирался финишировать, она вдруг замирает и нежно-нежно просит меня:
- А не мог бы и ты, мой милый баловень, на время придержать свою страсть, остановиться, остыть малость?
- Почему? – недоумённо спрашиваю я, тем не менее подчиняясь ей.
- Хочу продлить наше с тобой удовольствие, малыш.
- Ага, понятно, - догадываюсь я. – Вы хотите кончить враз, а не врозь!.. Не так ли? Ваша озабоченность мне понятна…
- Какой же ты милый и умный! – с восхищением говорит моя партнёрша и снова и снова принимается меня целовать. – Да, меня это также заботит. Но ничего страшного не случится, если ты вдруг не сможешь сдержаться… У нас, полагаю, и я говорила уже об этом, найдётся сегодня ещё время, чтобы ещё раз-другой исправить то, что может не удаться в первый, сейчас.
И снова призывно задвигала задом. Я ей, естественно, отвечаю, но когда она опять замирает, я делаю тоже. И опять спрашиваю:
- Вы сказали, что ничего страшного не случится, если я опережу вас… А что может быть для вас страшного?
Госпожа Самарина смеётся:
- Всё-таки ребёнок всегда остаётся ребёнком, даже такой умный как ты… Как ты думаешь, что может случиться, если сейчас сюда войдёт мой муж?...Кстати, я кажется не заперла входную дверь изнутри… Надо пойти взглянуть…
Ещё раз обняв меня, она неожиданно скидывает меня с себя на бок, откидывает одеяло, вскакивает с постели, подходит к гардеробу, открывает его, достаёт салоп, накидывает его себе на плечи и уходит.
2.
Возвратившись, госпожа Самарина объявляет:
- Действительно не закрыла…
- Забыли?
- Да нет, я просто и в уме не держала, что у нас вот так всё сразу пойдёт в этом направлении и превратится в такое безобразие.
Говоря это довольно веселым и даже вроде бы беспечным тоном, она садится на край постели ко мне спиною и, распахнув салоп, начинает совершать какие-то действия, из коих я делаю вывод, что она снимает с себя лиф и панталоны, но на всякий случай спрашиваю:
- С чем это вы там возитесь, Елизавета Львовна?
- Да вот, - отвечает, не поворачивая головы, - решилась: раз уж баловать тебя, так баловать… Коль поддалась проказнику, то почему бы его ещё чем-нибудь не потешить… В общем, расстаюсь с последними остатками стыдливости…
Произнеся всё это, она поднимается, оборачивается ко мне, распахивает полы салопа и, поддерживая обеими ладонями свои груди, говорит:
- Ну, как тебе мои литавры?
Я протягиваю к ней руки и восклицаю:
- Они просто божественны!.. Дайте мне до них дотронуться!.. Можно я их поцелую?..
Госпожа Самарина взбирается коленями на постель и наклоняется надо мною. Я хватаюсь за её литавры и покрываю их поцелуями, беру щёпотью набухшие соски и по очереди отправляю их в рот. Она продолжает стоять на коленях, обхватив меня за шею.
- Может, и это скинем? – предлагаю я, локтем показывая на полу её салопа.
- Зачем? – не соглашается она. – Это нам не помешает…
И валится на спину, увлекая меня за собой. Не мешкая, я помещаю свои коленки между её бёдрами, просовываю вниз руку и, пару раз ткнув не туда, попадаю в нужное место, после чего яростно принимаюсь за прерванное дело. Настолько яростно, что через дюжину с небольшим толчков ощущаю, что меня вот-вот охватит волна исступления, затихаю. Госпожа Самарина благодарно целует меня, а я спрашиваю её:
- Вы довольны моей понятливостью?
- Ещё бы, мой миленький балун! Я тебе весьма признательна… Хотя, как уже признавалась, не нахожу ничего страшного, если… Как бы это сказать… Но ты уже сам говорил об этом …
- Ага, я так понял, что вы не очень обидитесь на меня, если у меня экстаз наступит раньше, чем у вас, и что теперь, когда вы убедились в том, что входная дверь на запоре и нам никто не помешает, нам больше ничего не угрожает и никаких сдерживающих страхов нет…
- Миленький ты мой умник!.. А знаешь ли ты, что такое беременность?
- Знаю!.. Вы боитесь забеременеть?..
- Представь себе!.. У меня сейчас самое рискованное время.
- Но это же богоугодное дело. Ведь сказано же: «Плодитесь и размножайтесь»…
- Да но не в грех, как у нас с тобою… Хоть ты и мальчик ещё, но раз можешь доказать женщине, что ты уже мужчина, то почему не можешь оплодотворить её?
- Но кто знать об этом будет?.. Пусть ваш муж думает, что это ещё один плод его усилий.
- В том-то и дело, что таких усилий в последнее время я за ним не числю… И что он подумает?
- Мне мой старший брат рассказывал, что именно в таком случае предприняла одна из его возлюбленных дам: едва только заподозрила себе в беременности, сделала всё, чтобы муж поскорее исполнил свой супружеский долг.
- Ей повезло. А что, если у меня это не получится?
- Понятно…
- А раз понятно, прими, пожалуйста, это к сведению…
Обняв меня и приклеив свои уста к моим, она принимается ёрзать подо мною, как бы призывая возобновить любовное действие. Я отвечаю ей парой-другой энергичных толчков, но потом прерываюсь, чтобы задать ещё один вопрос:
- А просветите меня, Евгения Львовна, в таком вопросе… Я что-то читал по этому поводу, но вывод запамятовал… Что если мой исход не совпадёт с вашим, риск уменьшается?
- Думаю, что нет… Иначе бы я не родила ни Мишу, ни Ксеню. Я тогда вообще понятия не имела, что это такое – экстаз… Ну да ладно об этом!..
Мы возобновляем то, ради чего оказались в постели. Я чувствую с каким напряжением, доставляющим мне массу наслаждения, мой поршенёк двигается туда-сюда в её цилиндре, и не проходит и минуты, наверно, как я, помня озабоченность моей дамы, вынужден срочно покинуть её столь дразнящее влагилище. Сжав меня, содрогающегося в конвульсиях, госпожа Самарина не устаёт благодарно целовать и расхваливать меня:
- Какой же ты у меня славненький!.. Настоящий герой!.. Рыцарь, готовый на любые жертвы ради дамы!...
И только дождавшись, когда моё семяизвержение на её живот и бёдра прекратится, осторожно освобождается из-под тяжести моего тела. Распростёршись рядом с закрытыми глазами и удовлетворённой улыбкой на лице, она теребит волосы на моей голове и молчит.
- Значит, я вас не очень разочаровал, так и не дождавшись вашего исхода? – осмеливаюсь поинтересоваться я, поворачиваясь к ней боком и дотрагиваясь до грудей.
- Да что ты, миленький! Ни в коем разе… Наоборот, это я чувствую себя перед тобою несколько виноватой…
- Надеюсь, что у нас будет ещё время, чтобы исправиться… Я говорю о себе.
- Будет, миленький, будет… Но прежде тебе не мешает подкрепить силёнки… Не так ли?.. Сейчас пойду что-нибудь приготовить из еды… Однако ты, я гляжу, весь мокрый…
- Не я, а мой балун, с вашего позволения, - уточняю я, продолжая прижиматься им к её бедру.
- Можешь обтереться о полы моего салопа… Видишь, и он на что-то пригодился…
Выждав положенное для этой операции время, она приподнимается, запахивает на себе полы этого салопа, вылезает из постели и убегает. А когда минут через пять появляется, несёт с собой поднос, усаживается рядом со мной и приглашает отведать то, что принесла:
- Вот, мой господин, откушайте то, что на скорую руку приготовила ваша раба: яички уже сваренные и очищенные от скорлупы, сметана, кусочек мяса, бутерброды. Что-нибудь ещё желаете? Ведь, поди, с самого утра ни маковки во рту держать не пришлось…
- А вот и нет! – отвечаю я, жадно и быстро поглощая принесённое. – Мне только что посчастливилось держать во рту такие маковки, что только и мечтаю, когда моя госпожа вновь мне позволит вцепиться в них зубами!..
3.
- Неужто? – с нескрываемой радостью смеётся госпожа Самарина. – Сейчас посмотрим, так ли это…
Приняв от меня опустевший поднос, она его уносит, а, вернувшись, вопрошает:
- Это о каких таких маковках изволил говорить мой балун?
- О тех, что пока скрываются под салопом…
- Об этих что ль?
Она распахивает полы своего салопа и точно также, как и в первый раз, то есть полчаса назад, подперев ладонями, демонстрирует мне свои груди.
- Как вы догадались? – включаюсь я в её игру вопросов и ответов.
Призывно протягивая к ней руки, я выскакивая из постели, в два прыжка оказываюсь перед ней, одной рукой обхватываю за шею, а другой тереблю и мну открывшиеся моему взору алебастровые возвышенности. Но взору моему открывается и живот, с покрывающими его густыми курчавыми волосиками. После долгого поцелуя, во время которого я почувствовал, как кровь приливает к моему кончику, заставляя его твердеть и подниматься, моя рука, что тискала её мякоти, опускается вниз, ладонь накрывает его и пытается направить ей в промежье.
- А как вы думаете, куда это устремился мой балунчик и что ему там надобно? - задаю я вопрос.
А так как она не отвечает, продолжая обнимать и целовать меня, я, не отпуская её, потихоньку пячусь назад, пока не упираюсь ногами в край постели, присаживаюсь на него и опускаю её к себе на колени.
- Что это ещё вздумал мой милёнок? – наступает очередь спросить ей.
- Однажды в Расторгуеве мне пришлось подсмотреть, как одна дама именно в таком положении принимала своего воздыхателя. Это так меня возбудило, что я забыл об осторожности и был обнаружен.
- И чем же всё это закончилось?
- А тем, что эта дама отодрала меня за ухо и привела жаловаться к вам…
- Так это была госпожа Зыбина!.. Вот чем она была так озабочена, когда явилась ко мне с тобой… Я подозревала, что тут что-то неладно… А оказывается, что ты помешал ей!.. Я бы наверно тоже была в не себя от злости… И что же дальше?
- А дальше меня повсюду преследует подсмотренная мною их поза, и я умоляю вас позволить мне повторить её с вами, чтобы снять с меня этот кошмар…
- Миленький мой благунчик! Ради того, чтобы ублажить тебя, я готова на многое… Но я не представляю себе, как это можно… сидя…
- Давайте попробуем!.. Спустите обе ножки на пол и повернитесь ко мне спиной, а я просуну свои руки вам подмышки и ухвачусь за ваши литавры… Вот так… Теперь чуть привстаньте, опираясь о край постели одной рукой, а другую просуньте под себя и найдите моего балуна…
- Зачем?
- Чтобы направить его туда, где ему будет более всего приятно…
- Ну уж нет! – протестует госпожа Самарина, вскакивая с меня и толкая настолько сильно, что я опрокидываюсь на спину. – Я не могу заставить себя делать то, что положено только мужчине… Мне противно это!..
- Не сердитесь, милая Елизавета Львовна, - умаляю я, приподнимаясь и протягивая к ней руки. – Я сделал это предложение, зная, что подобная поза, когда кавалер находится внизу, словно поверженный, и не шевелится, даёт даме, скачущей на нём сверху, больше времени, чтобы завершить этот поединок одновременно или даже раньше…
Любопытство госпожи Самариной этими словами явно задето. Толкнув меня так, что я снова оказываюсь лежащим на спине, она вспрыгивает на меня и, вцепившись в плечи, принимается допрашивать:
- А откуда тебе это ведомо?...
Воспользовавшись моментом, я вцепляюсь в её нависшие надо мною груди и принимаюсь их то подбрасывать ладонями, то мять, то пальпировать набухшие соски. А она, время от времени отрываясь от моих губ, забрасывает меня упрёками:
- Уж не попробовал ли ты практиковаться в этом с госпожой Зыбиной? И зачем я только приложила руку к тому, чтобы вас помирить?.. Простить себе не могу… Признавайся, негодник!.. Пошалил, небось, и с нею?..
- Далась вам эта госпожа Зыкина! – увиливаю я от прямого ответа, не прекращая свои ласки и ухитрившись добраться под нею до своего конька, пытаюсь направить его на уже проторённую дорожку.
- Ты прав, - неожиданно соглашается она. – Ты сейчас мой, и с меня этого довольно.
И покрывает меня поцелуями. А так как я усиленно продолжаю заниматься её мякитишами, игриво спрашивает:
- Тебе действительно понравились мои маковки?
- Ещё бы, готов ласкать их вечность. Но ещё больше мне хотелось бы прикоснуться к ним губами, снова взять их в рот, пососать… Можно?
С этими словами я приподнимаю её плечи над собой, заставляя принять вертикальное положение, выпрямляюсь, насколько возможно сам, склоняюсь лицом к её бюсту и, не отпуская от него рук, принимаюсь лизать и даже пробовать на зуб эти самые маковки. Обхватив меня на за шею и малость откинувшись назад, она отдаётся этим моим ласкам. Увидев, что теперь надобность в моих руках уже не такая важная, я пускаю их в путешествие по спине, талии, ягодицам. Пальпируя последние, добиваюсь того, что они начинают подёргиваться. Поднадавив на них, я добиваюсь того, что её таз несколько подвигается вперёд и так наваливается на моего бедного конька, что мне становится не по себе.
- Больно! – жалуюсь я ей. – Можно чуточку приподнять свой стан, чтобы облегчить положение моему балунчику?
- Сегодня некоторым балунам везёт, - отвечает она, привстав на коленках. – Все их просьбы принимаются как приказы.
- Не все, - возражаю я, - одна только что была с гневом отвергнута, а с выполнением другой вы малость переборщили…
- Что-то не так? – интересуется она.
Ухитрившись освободить одну руку и просунуть её между нашими животами, чтобы схватиться за конёк, я объясняю:
- Да… Но от вас требуется самая малость: медленно-медленно, чтобы случайно не раздавить моего конька, не торопясь и не дёргаясь, попробуйте вернуться в исходное положение…
Держа этот самый конёк в ладони, я указательный палец выставляю в сторону, чтобы обнаружить надвигающуюся цель. И мне это удаётся.
- Ой! – восклицает госпожа Самарина от неожиданности.
- Не бойтесь, - успокаиваю я её. – Это всего лишь мой палец. Но сейчас его заменит нечто более существенное…
- Ах, негодник! – восклицает она, очевидно почувствовав это, но начинает егозить по мне. – Опять обманул! Говорил одно, а сделал другое!
- Что случилось, то случилось, - констатирую я, просовывая обе ладони ей под ягодицы и принимаясь энергично подталкивать их вверх. – Раз оседлали моего конька, придётся потрудиться и поскакать на нём… Вообразите, что вы Надежда Дурова и устремились в атаку на французов…
Кажется, такая езда приходится ей по вкусу. Она без дальнейших пришпориваний с моей стороны принимается работать тазом, поднимать и опускать его, но делает это с таким увлечением и так неосторожно, что мой конёк пару раз сбивается с пути, выскакивает наружу, и приходится тратить немало усилий и времени, чтобы вернуть его в положенное ему место. Когда же это случается в третий раз, она, махнув на меня рукой и произнеся что-то нелицеприятное в мой адрес, слезает с меня и падает на спину.
- Нет, - говорит она спустя какое-то время, протягивая ко мне руки и как бы призывая вернуться к привычному для неё способу соития. – Такое баловство не для меня…
4.
Склонившись над ней, я покрываю её поцелуями и спешу занять привычную для неё исходную позицию. Но так как лежит она на самом краю, свесив ноги с постели, я встаю на пол и беру её за бёдра, имея намерение отодвинуть её подальше от края. Но застываю, любуясь распластанным передо мною телом с раскинутыми руками и почему-то склонёнными в разные стороны грудями, с заметным животом, округлой талией и пухлыми ляжками, вроде бы сомкнутыми, но не мешающими зреть извив алых и вспухших срамных губ.
Неожиданно для себя, я встаю на колени, поднимаю её бёдра, раздвигаю пальцами губы и, приложившись к ним ртом, просовываю туда язык. Госпожа Самарина ни словом не выдаёт своей реакции, только опускает мне на плечи голени и пальцами теребит мне волосы на голове. Значит понравилось, делаю вывод я и продолжаю вылизывать в её разверзшейся щели всё, что оказалось доступно моему языку. Но самому мне подобное занятие, как это было и несколько раньше с какой-то другой дамой, никакого особого удовольствия не доставляет. К тому же то и дело в нос и на губы попадают волоски, что тоже назвать приятным никак нельзя. Вот только, член мой постоянно давёт о себе знать необыкновенным напряжением. В конце концов я решаюсь дать ему должное применение.
Поднявшись с колен и предприняв некоторое усилие, чтобы отодвинуть от края госпожу Самарину, по-прежнему молча распластавшуюся передо мной, я останавливаюсь в раздумье, что ещё можно предпринять. И тут мне в голову приходит озорная мысль – баловаться, так баловаться! Что, если соединиться с ней несколько иным способом, чем она, если верить её словам, привыкла?
Взяв в изголовье постели большую подушку, я подкладываю её под крестец моей любовницы и, обхватив локтями её бёдра, оставаясь стоять на полу и только чуть наклонившись вперёд, тычу своим инструментом ей в промежность, на сей раз сразу же попадаю в нужное место, углубляюсь в него и возобновляю возвратно-попятные движения.
Но вот незадача!.. Вместилище моего кинжальчика оказалось для него неожиданно тесным (может быть из-за того, что бёдра моей партнёрши были мною тесно прижатыми друг к другу), а потому наверно и вдвойне возбудительным. Но ещё больше на меня подействовало ощущение, будто при почти каждом тычке, особенно если он наносился с максимальной силой, я касаюсь чего-то такого, мимолётное соприкосновение с котором вызывает во мне чувство, мною до сих пор не испытанное. При этом госпожа Самарина каждый раз ойкает, бёдра её вздрагивают и ещё более сжимаются, а мой отступающий тычок словно что-то охватывает, не желая выпускать. В результате, после дюжины таких толчков я вынужден остановиться, чтобы не дать вылиться переполнившей меня сперме. Я хотел даже, как и в прошлый раз, выйти из неё, чтобы прижаться находившимся на пределе членом к её ляжкам. Но был остановлен ею:
- Не уходи! – молит она, крепко вцепившись в мои ягодицы.
Переждав несколько минут, я возобновляю поединок, но на сей раз не успеваю нанести и полдюжины ударов, как опять вынужден прерваться, а так как мне показалось, что ещё миг и мой пистолет выстрелит, то я его резким движением вытаскиваю наружу и даже делаю шаг назад.
- Простите меня, Елизавета Львовна! – умаляю я, глядя на то, как отпущенные мною её бёдра безвольно падают, представляя моему взору пылающий зев женского чрева.
- За что, миленький? – слышу я в ответ. – Это я чувствую себя виновной, что обрекаю тебя на такие муки.
5.
Она продолжает лежать распластанной передо мною, глаза её закрыты, а груди смешно завалились в стороны. Одна из её ладоней опущена к промежью, но средний палец, отделившись от других, погружён в глубину лона и, судя по всему, пытается хоть как-то восполнить ту работу, что только что проделывалась там моим двадцать первым пальцем. Сообразив, что ей сейчас в первую очередь нужно, я встаю на колени и, отстранив эту ладонь, вкладываю внутрь свои пальцы, нахожу головку клитора и потираю его. Так как он распух до размеров с добрый ноготок, у меня появляется соблазн прислонить к нему губы и коснуться кончиком языка.
И что тут началось! Елизавета Львовна выгибается дугой и глубоко вздыхает. Я повторяю эти прикосновения в виде лёгких и быстрых ударов и вижу как нарастает её возбуждение: прикрыв рот сжатыми кулаками, она часто дышит и стонет от наслаждения, двигает тазом навстречу моему языку. А когда я осторожненько пробую взять эту штучку на зубок, из уст её вырывается неистовый вопль. Вцепившись мне в затылок, она принимается бить меня бёдрами по щекам и ушам. Судорожно сжатые руки прижимают моё лицо к промежности, а мои губы и подбородок увлажняются некоторым количеством вытекающей из неё жидкости.
От такой неожиданности я на секунду застываю, а потом выпрямляюсь. Увидев, в каком она состоянии: лицо искажено гримасой, кожа, особенно на лице и груди, покраснела, возбуждённые соски кажутся напряжёнными, а срамные губы с клитором чуть ли не вываливаются наружу, я прихожу к выводу, что мне надо срочно снова войти в неё, а потому опять задираю ей ноги и снова помещаю свой заряд в её раскалённое жерло. На сей раз я всё делаю неторопливо, чрезмерная влажность влагалища смягчает то напряжение, которое я испытываю, а похлюпывание даже веселит. Наверно поэтому количество нанесённых мною ударов (а я не поленился их считать) привалило за полсотни, и я дождался ещё одного приступа пароксизма у госпожи Самариной прежде, чем почувствовал приближение такового у себя и вынужден был – в который раз! – покинуть поле битвы.
И вовремя. Не успеваю я прилечь возле своей любовницы, как раздаётся звонок.
- Кого это ещё там чёрт принёс? – восклицает Елизавета Львовна.
Но в голосе её не слышно никакого возмущения. Она нехотя поднимается с постели, натягивает на себя салоп и идёт к двери в зал. Но по дороге останавливается у трюмо, придирчиво осматривает себя, недовольно машет головой и говорит мне:
- Не знаю, кто там и надолго ли, но тебе не мешало бы быстренько собрать свои вещички и пройти в детскую.
И кивает на ещё одну дверь, в другой стене.
6.
Я не успеваю выполнить эту просьбу, как она возвращается и, с откровенным интересом взирая на меня, стоящего голым и держащего в охапке свои одежды, сообщает:
- Спешу тебя обрадовать: это был Ульман… Сказал, что приехал в Подольск с женой и забежал ко мне передать, что Мария Александровна через часик-другой будет здесь, чтобы затем отсюда отправиться вместе со мной обратно. Правда, без него - он сегодня ночью дежурит.
- Так вы же не едите туда!
- Об этом я скажу ей самой, а заодно уговорю забрать с собой тебя.
- Но об этом же никто из взрослых не должен знать!
- И не будет, кроме неё. А её я уговорю поспособствовать тебе.
- Вы уверены, что вам это удастся?
- Как в себе самой. Для меня не секрет, что она любит тебя, хоть знает, что ты балун и пройдоха.
- Не может того быть!
- Чего не может быть?
- Чтобы она вам в этом призналась.
- Ещё нет. Но уж коли об этом зашла речь, то, когда она здесь появится, ты сможешь убедиться, как я умею заставлять других делиться со мною своими секретами.
- Значит, в нашем распоряжении ещё час-другой?.. Так давайте же распорядимся этим временем должным образом!
- Это каким же образом? – игриво переспрашивает она.
Я бросаю на пол свои одёжки и предстаю перед нею в полной боевой готовности. Ведь кончить по-настоящему, то есть опорожниться полностью, мне так и не удалось, а потому балунчик продолжал держаться молодцом. Переливчато засмеявшись, она раскрывает мне навстречу свои объятия, целует, но ответ её звучит так:
- Нет, миленький мой балун, мне надо собраться, чтобы быть готовой не только к визиту Марии Александровны, но и к тому, чтобы затем отправиться с мужем в гости. Может быть, между первым и вторым у нас появиться возможность ещё побаловаться, хотя и не уверена в этом… Но ты же теперь мой любовник! Не так ли?.. А раз так, то я буду искать время и место для встреч с тобой… Обещаю!.. А пока прошу тебя помочь мне закончить примерку… Ведь вон то платье я достала, а…
Я не даю ей договорить, прерывая её речь поцелуем, раскрывая полы салопа и просовывая туда руки.
- Нет, нет, - протестует она, отбиваясь от моих ласк и медленно отступая под моим натиском.
Я разворачиваю её так, чтобы путь её отступления вёл к постели, и, когда она оказывается у её края, то, подталкиваемая мною, опрокидывается навзничь, произнося:
- Ну что мне с тобой делать, негодник?
Моментально взобравшись на неё, я торопливо ищу место приложения своей неизбывной мужественности, нахожу и вхожу в него, по-прежнему мокрое, горячее и готовое к продолжению любовной битвы. И на сей раз мне удаётся сделать добрых четыре десятка выпадов, прежде чем, почувствовав приближение катастрофы, я вынужден срочно покинуть столь гостеприимные пределы.
- Да! – задумчиво произносит госпожа Самарина, после того как я скатываюсь с нею и устраиваюсь под боком у неё. – Кто бы мог подумать? Мальчишка!.. Ну баловень, ну шалун, но ведь мальчишка же!.. А какой герой!..
И, повернувшись ко мне, обнимает и целует меня.
- Что значит в ваших глазах герой, Елизавета Дмитриевна? – интересуюсь я, завладевая одной из её ладоней и направляя её на свой всё ещё эрегирующий член.
- Вот-вот, это я и имею в виду! – смеётся она, впервые, по-моему, не отдёргивая руку. – Ведь надо же!.. Сколько раз!..
- Сколько раз что? - смеюсь и я.
Но руки её не отпускаю, предлагаю даже:
- Не попробовать ли нам ещё разок?
- Нет, нет! – пробует возражать она, снова оказавшись подо мною и спустя мгновения после того, как я опять проникаю в неё, крепко обхватывает и целует меня.
Но сделав всего несколько выпадов, я резко подаю назад и, усевшись рядом с ней, заявляю:
- Как видите, нам по силам совершить ещё один сладостный поединок. Но чтобы продлить его как можно дольше, следовало бы вернуться к позе Жанны д'Арк…
- То есть, Надежды Дуровой?
- Ну да!
- Что ж, просьбы героев надо уважать! – произносит госпожа Самарина, приподнимаясь и осёдлывая меня. – Что дальше?
- А дальше, - говорю, - найдите мой помазок, привстаньте над ним и опуститесь на него, так чтобы он оказался внутри вашей прелестной раковинки… Вот так!... Но чуточку погодите!.. Дайте мне приподняться и обнять вас.
Просунув руки ей подмышки и возложив ладони на плечи таким образом, чтобы она не могла резко поддавать наверх, говорю:
- Теперь можно! Но только осторожно, не торопитесь, не пускайтесь сразу же в аллюр, а то опять соскочите…
- Откуда тебе, малолетке, всё это известно? – нарочито сердито спрашивает она, принимаясь исполнять мои инструкции.
- Разве я вам не говорил?
- Ах, да, книжки разные читал, да братец старший делился опытом…
- Вот именно…
- Какой ты молодец-удалец! – хвалит она меня, обхватив обеими руками за шею и то и дело пытаясь пуститься вскачь.
- Но вы-то удаль свою проявляйте поосторожнее, - не устаю наставлять её я.
- Слушаюсь и повинуюсь, мой маленький учитель! Вот так бы, глядишь, всю жизнь прожила до старости и не узнала, что, оказывается, и так можно… Да так здорово!..
Убедившись в том, что амплитуда её скольжений вверх и вниз вошла в норму, я перемещаю ладони ей под ягодицы, а ртом ловлю и покусываю то один, то другой набухший сосок. Она уже ни о чём не говорит, из гортани её вырываются какие-то протяжные звуки, а объятия становятся судорожными. Да и я сам, ощущая, что вот-вот готов буду взорваться, подумываю: а не позволить себе такое удовольствие вопреки её запретам? К тому же, видя, в каком неистовстве пребывает она сама, предположил, что и мне ею в этом отказать будет трудно. А потому спрашиваю:
- А мне можно?.. Я на пределе…
7.
Вместо ответа она валится на меня, одновременно соскакивая с моего кончика, часто-часто целует, потом, не выпуская из объятий, переворачивается на спину и после нескольких минут удовлетворённого судя по всему её виду молчания неожиданно признаётся:
- Ты знаешь, миленький мой баловень, о чём я сейчас сожалею?.. Сегодня ночью Николай Петрович, мой благоверный, сделал попытку, мне так показалось, ну… как бы это сказать…
- Исполнить свои супружеские обязанности? Сблизиться?
- Ну да, понятливый ты мой, сблизиться…
- И что же?
- А то, что я быстро повернулась к нему спиной и сделала вид, что сплю…
- Но мне такая поза навряд ли бы помешала!
- Что ты говоришь?
- Не верите?.. Давайте попробуем!..
- Как бы не так!.. – произносит она, вскакивая с постели. - Тут попробуешь!.. Не слышишь?.. Мне показалось, кто-то позвонил.
Она надевает на себя сорочку, облачается в салоп и выбегает.
- Ну что? – интересуюсь я, когда она возвращается.
- Да ничего… Просто показалось… Подвинься, я с этого бока прилягу…
- И также как к мужу – спиною ко мне?
- Считай, что так…
- А почему в рубашке и салопе?
- В рубашке я имею обыкновение спать, а салоп решила уже не снимать, потому что у нас времени в обрез. Ты хочешь выслушать до конца мою исповедь, почему я отказала сегодня своему мужу?
- Так это исповедь? Я весь внимание!..
- И это даже хорошо, что ты уложил меня вот так и я не вижу твоего лица… Мне довольно стыдно признаваться в этом… Но что ты там опять, проказник, делаешь?
- Пока что пытаюсь приподнять подолы ваших одежонок…
- Зачем?
- Чтобы позволить моим пальчикам дотронуться до вашего спелого абрикоса!
- Бог ты мой! Кто бы мог подумать? Да, у меня сегодня была первая ночь после… после окончания…
- Менструации.
- Ну да… Николай Петрович знал, видел это и, очевидно, хотел воспользоваться этим… А я к нему задом!.. В моих мыслях был только ты один! Ко мне даже пришла в голову грешная мысль, убедившись, что он крепко спит, сбегать к тебе в павильон. Вот была бы хороша, обнаружив тебя там с Аней! Теперь-то понимаю, что сваляла дурака: следовало бы не отворачиваться, не притворяться спящей, а представить себе, что он это ты, и получила бы двойное удовольствие, совместив несовместимое: греховные мысли с исполнением супружеских обязанностей…
- Что ж делать, дорогая Евгения Львовна? Все мы сильны задним умом. Сейчас, глядишь, нам не понадобились бы все ваши запреты, связанные с опасением забеременеть. Так что вы, кажется, действительно дали маху…
- Зато ты, баловень мой, я вижу, бьёшь без промаха: попал всё-таки, и не пальцем! Вот уж воистину бабья радость этот твой балунчик!
Она начинает настолько энергично подмахивать мне, расположившемуся почти перпендикулярно по отношению к ней, так что через несколько секунд, опять-таки в порядке предосторожности, мне приходится резко оттолкнуть её таз от себя, чтобы успеть выскочить из столь гостеприимного гнёздышка.
Перевернувшись на другой бок, госпожа Самарина прижимается своим лицом к моему, опять и опять целует меня, без конца повторяя:
- Ведь это надо же! Сколько же раз? Сколько раз? Ты считал?...
- Сколько раз мы сходились в любовном поединке?.. Затрудняюсь сказать… Надо вспоминать каждый…
- А мне вспоминать не надо… Семь раз!.. Разве такое возможно?..
- Казанова вспоминал, как в Париже одна богатая вдова всем объясняла выбор своего нового содержанта, называя его графом «Шесть раз».
- Он шесть, а ты семь!
- Но он каждый раз доводил свой бой до конца, изливал всю свою энергию. А если бы мне это было позволено, навряд ли я бы потянул на больше чем три…
- Вот как? – не скрывает своего удивления госпожа Самарина. – И всё же и три чем плохо? Особенно для мальчика? Разве не так?
Пока я раздумываю над тем, как ответить, раздаётся звонок. Госпожа Самарина поднимается, собирает в охапку всю мою одежду и знаком приглашает меня следовать за нею в детскую, после чего, внимательно осмотрев спальную комнату, идёт открывать входную дверь.
Судя по голосу, доносящемуся до меня из залы, вернулся господин Самарин. Он высказал удивление по поводу того, что его супруга, которую он оставил уже полностью готовой к отъезду, ходит теперь по дому в дезабилье, будто и не собирается ехать с ним в гости.
- Собираюсь, милый, собираюсь, - слышу я её оправдания. – Но что-то вдруг стала сомневаться, стоит ли мне ехать в этом костюме, вот и сняла его, чтобы примерить платье…
- Потому и дверь входную заперла?
- Именно поэтому!.. И хорошо сделала; заходил Ульман, сказал, что в городе с женой и что через часик-другой она забежит к нам, чтобы рассказать, как там Ксеня… Кстати, уже добрый час уже прошёл, скоро явится, так что мне надо поторопиться с выбором одежды.
- А чем же тебе костюм не понравился?
- Да даже не знаю…
- Но в нём ты мне кажешься очень прелестной!
- Прелестной, говоришь? Не лжёшь?
- Нет, искренне заявляю… И вообще…
- Что «и вообще»? Признавайся! Какие тайные мысли тебя одолевают?
- Одолевают, дорогая, да ещё какие!.. Спасибо за поцелуй…
- Ну, ну, я ему губы, а он сразу же лапы в ход пускает!.. За всё это платить надо!..
- Чем же, дорогуша? Я готов.
- Признанием!
- В чём?
- Мне сегодня ночью показалось, что… Или я была не права?
- Да нет, вовсе нет… Но ты же…
- Мне приснилось, что это Константин Константинович… И я ужасно испугалась… Сжалась аж в комок…
- Константин Константинович? Ульман? С чего бы это?
- Понятия не имею…
- А может быть причины какие-нибудь есть? Ведь он раньше был далеко не равнодушен к тебе…
- Ты ещё упомяни его покойного сына Сашу!.. Он тоже не скрывал, что я нравлюсь ему.
- А вот тебе, мне кажется, нравиться маленький Саша, что сейчас гостит у нас в Расторгуево.
- Он нравится всем – и девчонкам, и дамам, и я от него без ума, и будь он повзрослее, не знаю, на чтобы отважилась, чтобы только завоевать его симпатии… А что прикажешь делать мне, которую в последнее время чуть ли не соломенную вдову превратил?..
- Ну, ты скажешь тоже… А сама сегодня?
- Вот я к тому и клоню, дорогой… В кои-то веки!.. Приходится каяться и просить прощения. Пусть мои поцелуи послужат и тем и другим… А костюм, в котором я тебе нравлюсь, я пожалуй снова надену… Ты мне поможешь?..
- Да разве я сумею?.. Ведь я ж не горничная… Да и вообще… Раздевать тебя, когда мы были молодыми, приходилось, несмотря на твоё сопротивление… А вот одевать…
- Пойдём в спальню…
- Да мне особо-то некогда…
- Пойдём-поёдём!.. Это ненадолго…
Дальнейший диалог, вернее его отрывки, доносится до меня уже из спальни.
- Присядь, пожалуйста… Я помню, какой мне стыд пришлось испытывать, когда ты снимал с меня корсет, юбку, сам развязывал подвязки и стаскивал чулки… А теперь мне в голову пришла прихоть испытать: будет ли мне очень стыдно, если мужчина, хотя бы даже это был мой законной муж, стал облачать меня в нижнее женское бельё, натягивая на мои телеса не только чулки, но и такие интимные предметы как лиф или панталоны…
- От такого лестного предложения грех было бы отказываться… Но чтобы у меня не дрожали руки, мне прежде надо получить от тебя то, в чём было отказано сегодня ночью… Идёт?..
- Теперь, когда я вижу, что передо мною законный муж, разве можно в чём-нибудь ему отказывать? Поспеши, дорогой!
Затем наступает тишина. Длится она не более десяти минут, часть которых, как я предполагал ушло на раздевание господина Самарина, а часть на исполнение им его супружеских обязанностей. После чего до меня снова стали доноситься голоса, правда теперь очень и очень отрывочные:
- Что подать в первую очередь?
- В первую очередь надо бы сходить обмыться… А ты пока одевайся…
- Оделся?
- Как видишь. Тороплюсь, но хочу быть верен данному слову… Чулки?
- Можно их… Но вообще-то я прекрасно справлюсь сама… Беги по своим делам и скорее возвращайся…
- Теперь юбка?
- Нет, вначале лиф, панталоны, пояс для подвязки чулок… Как видишь, много всякой мелочи, с которой немало возни… Я одна быстрее справлюсь…
- Стыдно, всё-таки?
- Признаюсь, непривычно, а потому наверно и стыдно. Да и Мария Александровна вот-вот появится, а я в таком состоянии… Оставь меня!.. Молю тебя, милый!
Я молю о том же в надежде до прихода госпожи Ульман совершить последний и решающий бой с госпожой Самариной, бой, ради которого она только что, чуть ли не на глазах у меня, принесла такую жертву, без которой этот бой не имел никакого смысла.
Однако муж её проявляет упорство в выполнении данного им слова. Уже надеты и застёгнуты юбка с жакетом. Его жена, судя по доносящимся до меня репликам, сидит перед трюмо и причёсывается. Сам он наконец-то начинает прощаться. Но тут раздаётся звонок над входной дверью.
- Ну вот, как в плохих романах! – слышится разочарованный голос госпожи Самариной.
И я вполне разделяю это разочарование.
Теперь голоса перемещаются в залу. Заметив над дверью, ведущей туда, стекло, я приставляю к ней стул и взбираюсь на него, собираясь последить за тем, что там будет происходить. Господин Самарин, выслушав несколько слов, относящихся к Ксени, стремительно улетает, а обе дамы располагаются на стульях за столом спинами ко мне, так что, не особенно-то опасаясь быть обнаруженным, спускаюсь на пол, приоткрываю дверь и усаживаюсь на стул и начинаю внимать тому, о чём они беседуют.
- Послушай, Жень, - говорит Мария Александровна. – не восприми, пожалуйста, это как простой комплимент. Но я не могу не отметить: выглядишь ты просто потрясающе! Щёки в ярком румянце, глаза чертовски блестят… С чего бы это? Поделись секретом с подругой! Никак влюбилась?
- Мы обе с тобой влюблены в одного маленького красавчика… Ты знаешь, о ком идёт речь. Его все балуют, да и мы тоже не прочь. Это чувство влюблённости, конечно, возвышает нас над обыденностью, помогает нам лучше решать семейные и всякие другие проблемы… Разве не так? Признайся!.. Но я тебе хочу признаться совсем в другом, хотя, может быть, то и другое между собою связаны. Только что, полчаса назад, мой Николаша вызвался помочь мне облачиться в этот выходной костюм. Я была в растерянности, какую одежду выбрать и больше часа ходила по дому почти голая, когда он приехал на несколько минут. И вот надо же, прежде чем дело дошло до чулок или лифа, мы с ним… Понимаешь?
- Ну и что?
- Как, ну и что! У тебя когда-нибудь было так, днём, при свете Божьем?
- Нет. Но причём тут это? Какая здесь связь между Колей и …?
- И Сашей, хочешь спросить? А такая… У меня только что закончились месячные… Он знал об этом и ночью сделал попытку, довольно робкую, сблизиться со мной…
- Кто, Саша?
- Типун тебе на язык! Коля это был! А я ему не позволила…
- А причём тут Саша?
- А притом, что мня, грешной, в этот момент представлялось, как бы было здорово, если бы именно он, Саша, а не Коля, был рядом со мной!.. Уж ему-то я бы ни в чём не отказала бы. Уж его бы я постаралась ублажить!.. И вот с этим твердым намерением я и велела ему собираться ехать со мною в Подольск, а отсюда к тебе, чтобы мы обе там принесли ему себя в жертву (правда, жертву весьма и весьма сладостную) ради сохранения девственности нескольких запавших на него девиц, в том числе наших с тобою дочерей. Не знаю, как твоя Оля, а моя Ксеня, готова на всё, лишь бы он поманил её пальчиком. В этом я убедилась за те два дня, что она находилась в Расторгуеве…
- Погоди, погоди! Ты вывалила на меня столько всяких сведений и намерений, что у меня голова пошла кругом… Давай по отдельности во всём разберёмся… С Николаем всё, вроде бы ясно… Хотя, как на это посмотреть… Ночью ты ему дала от ворот поворот, а сейчас только что… при свете Божьем, да с твоего полного согласия…
- Вот-вот, понимаешь?
- Понимаю. И что тут плохого?
- Да ничего! В том-то и дело… Я сама спровоцировала его на это!..
- И что же?
- Как что?
- Ах, да, я же с самого начала обратила внимание на твой вид: лицо пылает, в глазах счастье сияет… Чего ж тебе еще надо? И что ты там про Сашу говорила? Собиралась взять с собой? Так где же он?
- Да дело в том, что наши девицы ждут его визита сегодня вечером. Узнав об этом от Ксени, я решила взять этот визит под свой контроль, то есть в свои руки, намериваясь во время дневной остановки здесь принять на себя основной поток его неуёмной энергии, в надежде что, когда мы доберёмся до тебя, её у него останется только на относительно невинные шалости.
- Но его мать и тётка страшно озабочены тем, что он оказывает сугубо отрицательное воздействие на мораль девочек…
- Поздно они озаботились. На этой морали давно пора ставить крест. Сужу об этом по своей Ксении, хотя она меньше других с ним знакома. У неё в мыслях только одно: поскорее выйти за Сашу замуж, а это ей, дурочке, нужно только для того, чтобы подарить ему свою действенность…
- Ничего себе! Неужто и моя Ольга тоже?
- А чем она хуже?
- Да уж наверно… И что же делать? Ведь за ними не уследишь, а запретами только всё дело испортишь…
- Полностью согласна с тобою. Потому и вздумала принять грех на себя…
- Ты со мною не первая на эту тему говоришь, дорогая. Его мать и тётка намекали мне на желательность такого рода жертв со стороны проживающих в имении женщин. Привезли из города своих молоденьких горничных. Привечают соседку-дачницу. Кажется, они и меня имели в виду в качестве громоотвода… Хотя ты знаешь, какой я громоотвод…
- Знаю, знаю твою природную скромность и необъяснимую верность суженому даже в мыслях (в отличие от меня). Но я вижу, что Саше ты нравишься, и этим надо пользоваться, чтобы должным образом влиять на него.
- Так ты привезла его в Подольск?
- Как бы не так! Утром вдруг Николай, который взял вроде бы отгул на пару дней, чтобы заняться рыбалкой или грибами, вдруг заявляет, что едет со мной, ибо нас вечером ждут в гости. Видишь, как я вырядилась? Это он меня заставил…
- А Сашу оставили в Расторгуеве?
- Как бы не так!.. Оставишь его… Он всё равно собрался ехать к тебе то ли через Бицу, то ли через Москву. Мне ели удалось уговорить его заглянуть ко мне с поезда. Я ему на всякий случай дала два адреса – свой и твой. И, как видишь, не зря. Раз мы с Колей уезжаем, принимай удар на себя. Если он ещё меня здесь застает, то я отошлю его к тебе.
- Вот тебе на! Что ж, пожалуй, пойду к себе, чтобы тебя не задерживать. Но что мне с ним делать, если он… Поделись, какие у тебя были намерения.
- Главное из них мне, как видишь, реализовать не удалось. А в качестве запасного варианта предполагала подвезти его к твоему имению и расстаться с ним где-нибудь, не доезжая. Обещала бы при этом передать Ксени, что он приехал и где-то поблизости бродит. Надеюсь, она тут же поделится этой новостью с другими. А где его искать, я думаю, они знают.
- А если Ксеня не поделится с ними этой новостью?
- Тогда сама спросила бы их, не видели ли они Ксеню и поделилась бы с ними опасением, не отправилась ли она на поиски тайком приехавшего Саши.
- И это всё?
- Да нет. Надо поставить перед Сашей условие, чтобы он не задерживался с девчонками позже полуночи, а их предупредить, что ежели они к этому сроку не окажутся на глазах родителей, подобного рода забавы больше не повторяться.
- А где будет ночевать Саша? Ведь в его комнате поселены привезённые из Москвы горничные.
- Вот и прекрасно! С ними-то он общий язык найдёт… Но если бы я отвозила его, а не ты, то ни за что не поделилась бы с ним этой новостью, а сказала, что его комната занята какими-то посторонними людьми и что туда лучше нос не совать. Зато отослала бы Ксеню к Оле, а на её место пригласила бы Сашу. И уж, поверь, отвела бы душу!
- Да ну тебя с твоими фантазиями! Я серьёзно спрашиваю.
- А серьёзно сейчас, не зная, как всё сложится, разве можно говорить? Самые серьёзные задумки вдруг оказываются воздушными замками, а то, о чём вроде бы даже никогда не мечтал, вдруг оказывается в твоей постели – бери, не хочу!.. Но мы с тобой, подружка, кажется, действительно заболтались. Того и гляди придёт вечерний московский поезд, а с ним появится и Саша. Давай разбегаться. Мне бы не хотелось, чтобы его здесь встретил Николай…
Госпожа Ульман поднимается и направляется к выходу, покачивая головой и приговаривая:
- Озадачила ты меня, милая, сверх головы! Не знаю, что и думать, как поступать…
- Нам, бабам, думать вредно, - отвечает госпожа Самарина, провожая её. - Любишь – люби! А ты его любишь… Так же как и я… И если бы не эта поездка в гости, поехали бы мы к тебе в Бородино втроём, но с Сашей там я бы с тобою не поделилась… Так и знай!
8.
Я слышу, как входная дверь захлопывается и выхожу из своего убежища. Навстречу мне возвращается госпожа Самарина. Я протягиваю к ней руки, и мы кидаемся в объятия друг другу.
- Это правда, что я похорошела? – игриво спрашивает она меня.
- Истинная правда! – соглашаюсь я и покрываю её щёки и глаза поцелуями.
- И этим я обязана тебе, милый! Ты знаешь?
- Догадываюсь, но хочу ещё раз убедиться в этом…
- Ещё раз? Нет, нет! Восемь раз – это уж чересчур!
И пускается бежать от меня вокруг стола.
Я ловлю её, усаживаю на диван и залезаю рукой под подол юбки. Она вроде бы не противится, даже сама задирает этот подол насколько это возможно, но говорит, показывая рукой на то, что предстаёт перед моим взором:
- Видишь, в какой я броне? Юбка, панталоны, чулки… У нас просто нет времени от всего этого избавиться… Давай подождём до другого случая. Завтра я обязательно нагряну к Ульмнам. И даже если со мною будет мой Николай, я найду возможность… А Ксеня нам поможет… Вот увидишь!
Пока она всё это произносит, моя рука находит прорезь в её панталонах и устремляется дальше.
Она вцепляется в мои волосы, начинает дёргать за них и чуть ли не кричит:
- Ну зачем ты так? Умоляю тебя! У нас же нет времени!
- Вы только посчитайте до десяти, а потом до семи, и я кончу, оказавшись на седьмом небе! И снимать с себя ничего не надо…
- Но тогда мы испачкаем…
- Постараемся не испачкать… Только, пожалуйста, слушайте меня… Становитесь коленями на диван, помогите мне вашу юбку поднять выше талии… Вот так, теперь ей не угрожает быть испачканной…
- Но мне же ничего не видно!..
- Опустите голову как можно ниже и подвиньте свою попу назад, ко мне … Вот и всё, что нужно.
Я вынимаю из брюк своего балунчика, примериваюсь к прорехе в панталонах, то присаживаюсь чуточку, то привстаю на цыпочки…
- Ну чего ты там? – хнычет она. – Я начинаю считать…
- Погодите, погодите! Вот найду абрикос и… Кажется, нашёл!.. Не так ли?
- Так, так… Начинаю!...
И, называя очередное число, делает заметное встречное движение. Что до меня, то я толкаю с такой силой, что при счёте «семнадцать!» из меня выплеснулось всё, то накопилось в моих тестикулах за пару часов эрегированного состояния.
- Подожди чуток, не уходи! – слышу я голос госпожи Самариной из-под юбки. – А то как бы из меня всё не вылилось…
- Слушаюсь, госпожа моя… Боитесь испачкать бельё?
- Умненький ты мой!.. Теперь ты доволен?
- На седьмом небе!
- Интересно, в каких словах ты будешь выражаться, если тебе сегодня ещё повезёт с госпожой Ульман?
- Что вы говорите, Елизавета Львовна?
- Я говорю, что если ты подсох, то можешь освободить меня от своего присутствия и помочь мне вернуть юбку на полагающееся ей место… Спасибо… Не забудь сам застегнуться, и вперёд, к новым приключениям!.. Я сама отведу тебя к Маше, то бишь к Марии Александровне. Имей в виду, что, хотя она и однолюбка и недотрога, но в последнее время в ней созревали какие-то душевные перемены и смерть Александра только задержала их вызревание, а твоё появление возродило его. И моя с ней беседа, которую ты небось не постеснялся подслушать, имела цель ускорить этот процесс, а заодно облегчить тебе дорожку к её… Не знаю, как лучше выразиться…
- Дорожку к сердцу?
- Да нет, она уже давно тобой проложена… А мне бы хотелось, чтобы её сердечная расположенность к тебе привела к тому, чтобы у неё в твоём лице появился любовник… Причём, заметь, если это произойдёт, ты у неё, в отличие от меня, будешь первым любовником!.. Понял? Первым!