Часть 1.
глава 1. Хутор.
начато 27 августа 1996 года по мотивам сна зимы 1995-1996 годов.
Лес неуклонно приближался, несмотря на все потуги пилота, старающегося удержать машину от падения. Самолет, переваливаясь с крыла на крыло, клевал носом, то и дело грозя сорваться в штопор. Не закрывая глаз Пётр представил, как самолёт врезается в могучие стволы деревьев, как лопасти винта перемалывают ветки, как крылья разлетаются в щепки, как в последней попытке спасти своё самосознание он отрывает, наконец, руки от этого проклятого штурвала и прикрывает ими голову. Всполохи искр перед глазами, он не успевает как следует их осознать, разбившееся стекло фонаря впивается в руки, но боли уже нет, только ощущение неудобства, мысли как-то вяло скользят по извилинам, и сознание оставляет его.
"Говорил же Алёшке: "Не хрена твой мотор ещё не готов - на стенде каждый второй раз глохнет." А он всё знает отшучивается: "Будешь летать только нечётные разы, а по чётным мы его на стенде гонять и будем." Какого чёрта было торопиться? Теперь самолёт угробим, второго образца нет, и не понятно когда будет."
Самолёт снизился почти до самых верхушек деревьев, плотным ковром покрывающих всю землю. Мотор пыхтел и фыркал, как будто кто-то подхватил сильный насморк и громко сморкался в платок.
"Опушка!"
Зелёный ковёр внезапно расступился, Пётр успел разглядеть пронёсшийся под ним хутор, стоящий на краю леса, скирды сена, разбросанные подле него, девчонку с граблями на одной из них, приложившую руку к глазам, чтобы разглядеть "невиданную птицу".
За коротким лугом началось болото, и тут в чреве мотора словно порвалась какая-то струна, он издал последнюю высокую ноту, ветер сразу же засвистел в ушах, самолёт, удерживаемый Петром, изо всех сил тянущего ручку на себя, словно камень, запущенный умелой мальчишечьей рукой, пропрыгал "блинчиком" по зелёно-бурой жиже и стал медленно оседать в её недрах.
Не успевший ещё толком обрадоваться своему счастливому спасению, Пётр понял, что "хрен редьки не слаще" и представившаяся возможность утонуть в болоте, наверно, гораздо хуже, чем в мгновение ока разбиться о деревья. Вспомнив, про спасательный жилет, лежащий под сиденьем, он облегчённо вздохнул, провёл рукой по лбу, машинально вытирая пот, и с удивлением обнаружил, что рука вся в крови: видимо, при "приболачивании" он стукнулся головой о фонарь и не заметил этого.
- Ладно, чёрт с этой кровью. Жив буду - не помру.
Пётр потянулся за жилетом, второй рукой открывая фонарь кабины. И тут же почувствовал, как самолёт проваливается у него под ногами: воздух, находящийся в кабине вышел и теперь ничто не мешало болоту поглотить очередную жертву в свое ненасытное брюхо.
В страхе быть увлечённым вместе с самолётом, Пётр прыгнул в сторону, высоко подняв руки с зажатым в них жилетом и сразу, с головой, ушёл под поверхность.
"Всё. Это конец." - Пронеслось в голове, но вот погружение замедлилось, потом, словно нехотя, болото стало отпускать его наверх, наконец, руки почувствовали, что они уже на свободе, но чтобы оказаться там самому, пришлось приложить все усилия и подтянуть под себя жилет. Когда уже казалось, что воздуха не хватит, и лёгкие прямо-таки разрывались, жижа расступилась и стала липкими потоками стекать с его лица. Пётр жадно ловил широко раскрытым ртом воздух, выплёвывал попадающую с ним жижу и второй раз за последнюю минуту радовался своему чудесному спасению.
Но долго радоваться не пришлось: одежда быстро пропиталась грязью, стала тянуть вниз, и спасательный жилет понемногу стал проседать под увеличивающейся тяжестью.
"И кто его конструировал? Может на воде он и будет держать нормально, а в болоте совсем не годится. Надо будет сказать начальству. Ага, ты сначала до берега хотя бы доберись, а потом уже и к начальству беги."
Прямо сказать - барахтаться в дурно пахнущей болотной грязи - занятие неприятное и само по себе, а если учесть, что на дворе стоит вторая половина сентября, то, по мимо всего прочего, очень скоро Пётр почувствовал как вместе с грязью и сыростью его начинает донимать и холод.
Первым делом Пётр решил снять шлем. Оторвав одну руку от жилета, он подтянул её к пряжке на подбородке, но тут жилет медленно, но верно выскользнул из-под него, Пётр перевернулся на спину, цепляясь за ткань жилета одной рукой. Тот стремился вырваться, разжимая пальцы, и это ему почти уже удалось, но вторая рука вовремя добралась через месиво, преграждающее ей путь, попала в прорезь для руки, и вместе с первой они снова вытянули Петра на поверхность.
Вторая попытка отделаться от шлема была более осторожной и привела к успеху. Затем, в течение последующих десяти-пятнадцати минут, останавливаясь только для того чтобы выплюнуть набившуюся в рот грязь и глотнуть воздуха, Пётр скинул поочерёдно куртку, ботинки, брюки и гимнастёрку. Было желание оставить кобуру с пистолетом, но, выдёргивая ремень из брюк, он её потерял.
"Ну и чёрт с ней!"
Оставшись в исподнем, Пётр подтянул жилет под грудь, отдышался и впервые смог посмотреть где он очутился. Делать это, когда голова только-только возвышается над поверхностью - совсем не просто, но по тому, что всё-таки удалось рассмотреть, попал он в самую трясину. С одной стороны ему крупно повезло, так как приземление самолёта прошло как нельзя мягко, но с другой - от берега его отделяло о-го-го сколько. Во все стороны торчали лишь редкие чахлые деревца, и только в одном месте ему удалось разглядеть прозрачный и едва различимый столб дыма.
"Хутор."
В последний раз взглянув на затягивающийся от падения самолёта след, Пётр погрёб к берегу. Это было настоящей пыткой. Далеко не сразу ему удалось согласовать движения рук и ног так, чтобы пока первые старательно проталкивали его вперёд, вторые не толкали его назад. Через пятнадцать метров он понял, что остался без кальсон, непонятно как соскочивших с него. Когда, через какое-то время на его пути попалась большая кочка, и он выполз на неё, чтобы отдохнуть, тотчас же налетели полчища каким-то образом не перемёрзших до сих пор комаров, от которых пришлось отмахиваться обеими руками. Но мало того, они ведь, собаки, норовили укусить в самые интимные места, абсолютно беззащитные после потери кальсон. Пришлось раньше срока ретироваться обратно в болото, там, по крайней мере, комары могли укусить его только в верхнюю половину тела.
Добраться до более-менее прочной земли удалось только перед самым заходом солнца, которое и днём-то толком не смогло бы обогреть его окоченевшее тело. Да и свежеющий ветерок отнюдь не способствовал согреванию. Зато теперь, когда он встал на ноги, лес казался ему совсем рядом, а примерно в километре можно было разглядеть хутор, который он полдня назад пролетел за считанные секунды.
Едва передвигая от усталости ноги, и скрестив руки на груди, чтобы хоть как-то согреться, Пётр проковылял сначала по всё ещё чавкающей болотистой почве, неловко упав несколько раз, когда кочка внезапно уходила из под его ног в сторону, потом по жёсткой стерне скошенного луга, исколов ступни ног, пока, наконец, не добрался до изгороди, окружавшей обширный двор.
Перешагнув через верхнюю жердь, он подошёл к дому и, прикрывая одной рукой свой смрад, другой постучал ладошкой в ближайшее окно, оставляя на стекле мутные потёки.
- Хозяева! Есть кто дома?
Но никто не отозвался, а входить голышом внутрь ему не хотелось, к тому же грязь до сих пор продолжала стекать с его тела и рубашки.
Хутор словно вымер.
"Нет, ну должен же здесь кто-нибудь быть! Я же сам днем видел какую-то девчонку."
Постучав ещё пару раз, в окна на другой стороне дома, Пётр оглянулся и заметил, что из стоящей чуть в стороне хибарки, поднимается дым, на который он, собственно говоря, и грёб из болота.
"Банька! Как раз кстати."
Проковыляв пол двора, Пётр потянул за ручку и вошёл в предбанник. Там тоже никого не было, и только из самой баньки доносились ритмичные удары веника. В щели пробивались струйки пара. Вкусно пахло берёзовым листом и мятой.
- Хозяева... - Пётр потянул дверь на себя и сразу разомлел от горячего воздуха, мощным потоком охватившего его окоченевшее тело.
Последовавший за этим женский крик, словно взрывная волна, ударивший по его ушам, лишил последних сил и он только и смог, что удержать себя от мгновенного падения, вяло опустился на пол прямо в дверях, прислонившись боком к косяку. Перед тем, как сознание покинуло его, сквозь густые клубы пара, он успел различить, молодую, крепко сложенную девушку с прилипшими к её телу листьями и большим ковшом, зажатым в правой руке, в замахе отведённой назад.
Пётр отключился буквально на мгновение, но этого хватило, чтобы струна замаха ослабла, ковшик хотя и не опустился вниз, но утратил свой воинственный вид.
- Ну что, дурёха, боишься? Не лешак я, а лётчик, вот в болото только упал, еле выбрался. Помоги, пожалуйста.
"Действительно, чего она испугалась? Ну влетел к ней в баню голый мужик, перемазанный весь как кикимора болотная, а она - сразу в крик. Странно. Уж не психическая ли она?"
- Кричишь-то ты как славно, аж с ног сбивает...

...Всю неделю Вайле оставалась на хуторе одна.
Родителей забрали в воскресение. После обеда пошёл холодный осенний дождь, и мать отправила её за коровой, пасшейся на опушке, километрах в двух от хутора. Но не успела она зайти за первые сосны, как по единственной лесной дороге, ведущий к ним, протрясся грузовик, из кузова выскочило пяток солдат, тут же пристреливших набросившегося на них пса.
У неё хватило выдержки не кинуться сразу же с криком и кулаками на непрошеных гостей. Хватило ума и не выбежать из леса, когда из дома вывели родителей, двух младших братьев и затолкали в машину. Она видела, как солдаты попытались поджечь дом, но им дождь сильно мешал, и те махнув рукой, забрались в кузов, вслед за её близкими, и машина укатила обратно по дороге.
Вайле сходила за коровой, завела её в хлев, обошла хутор, зашла в дом, переодела промокшее насквозь платье, и только тогда разревелась. В свои двадцать лет она уже не была ребёнком и понимала, что надежд, пусть даже на нескорую встречу со своими родными, практически нет. Но и ехать в НКВД, и сдаваться им как слепому котёнку ей не хотелось.
Проучившись три курса в университете, на те деньги, что семья отрывала от себя, этой осенью ей пришлось всё бросить и вернуться обратно на хутор. Возвращение прошло незаметно для округи и никто кроме семьи ещё не знал, что она вернулась из города домой, поэтому Вайле решила, что может оставаться дома без боязни того, что злые языки донесут на нее и вновь приедет зловещая машина.
В своей сознательной жизни она ревела всего четыре раза.
Первый, когда ей было лет десять, и на её руках умерла от старости их собака. Она жалобно смотрела на Вайле своими большими черными глазами, пыталась облизать её руки, жалобно, едва слышно взвизгнула, и всегда живые, весёлые и мечущиеся глаза, которые заряжали всех жителей хутора своей энергией, неподвижно застыли.
Второй, когда на первом курсе, её тогда ещё совсем доверчивую деревенскую девушку, свято верившую каждому слову, совратил и тут же бросил студент с соседнего факультета. Потом она уже умела различать "дон жуанов", ради своей забавы потешавшихся над приехавшими в первый раз в город сельскими девушками, она понимала и что такое социальное положение, порой каменной стеной встающее между двумя любящими душами. Но тогда, с первого же раза почувствовавшей вкус любви, желание наслаждаться и доставлять наслаждение, ей было больно и обидно, что её бросили. Обидно, как красивой, ладно сложенной девушке, за которой потом два курса бегал весь университет, в том числе и тот первый её парень.
Третий, когда пришли красные, и ей пришлось бросить учёбу и обретённый через неё смысл жизни. На селе во все времена смотрели на вернувшихся из города недоучившихся парней как на неудачников, ну, а тем более на девушек. И не важно какая на то была причина. Потому Вайле и вернулась на хутор тайком.
Четвёртый, когда на её глазах забрали семью.
Она ревела весь вечер, но слёзы, большей частью, видимо, были израсходованы в те, первые три раза, Вайле вытерла их рукавом, легла спать, а с утра принялась заниматься хозяйством. Ведь зима была уже не за горами, а она осталась одна и помочь ей в работе было не кому.
Были ли напрасны ее слезы? Нет.
В первый раз она узнала, что такое смерть и научилась ценить жизнь, научилась ценить не только своих близких, но и всю окружающую ее природу, всех людей и животных, даже тех, которые своей смертью давали им пищу. Вайле стремилась наполнить своей добротой жизнь самой последней коровы, которая каждый день поила их своим молоком, и которая, в свое время, отдаст свою жизнь, вернувшись к ней куском мяса в борще.
Потеря невинности дала ей возможность ощутить себя женщиной, той, которая получает радость, и той, которая дает радость другим. Те слезы позволили ей различить удовольствие от плотских утех, от физического удовлетворения. "...Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало."
Третьи слезы, слезы рухнувших надежд, научили обрести себя на развалинах ее мира, того, который она могла бы создать работая вместе с миллионами других людей, научили терпеть и ждать лучших времен. Ждать и надеяться.
Чему ее научили последние слезы, Вайле еще не знала.
Промелькнула мысль всё бросить и бежать. Но куда бежать? Да и кому нужен заброшенный в глубине леса хутор, когда на карте исчезают целые государства.
Всю неделю она работала с утра до вечера, уставая так, чтобы вечером свалиться с ног и уснуть глубоким, без сновидений, сном. За неделю она не видела ни одной живой души, кроме "бурёнки", постоянно жующей свою жвачку, даже лесные звери куда-то все подевались, и только сегодняшним днём над её головой промчался маленький самолётик и исчез за болотом.
Этот самолёт, и металлический шум, который он издавал, напомнил ей о большом мире, о том, что там, за лесом, живут другие люди. Живут большой жизнью, читают книги, ходят в кино, в театры, спорят и соглашаются друг с другом. Ей стало вдруг грустно и тоскливо. Захотелось сесть в такой же маленький самолётик и улететь куда-нибудь далеко-далеко, туда, где время можно будет отмотать назад и вернуться к привычной жизни. Почему, почему мир так не справедлив?! Ей не надо славы, больших денег, в конце-концов, признания в обществе, она просто хочет жить, иметь детей, семейный очаг, приносить пользу. Почему ее лишили всего этого? Почему, априорно, диалектический материализм лучше и правильнее идеализма? Разве не идеализмом является сам факт, что материализм утверждает себя правильным, отметая все остальные учения? Почему человеку можно верить в светлое будущее, но нельзя надеяться на свою загробную жизнь? Собака довольна тем куском хлеба, который ей бросают каждый день в миску и больше ей ничего не надо. Она будет лежать в своей конуре, даже без цепи, бегать по двору, лаять на прохожих, но никогда не покинет своих хозяев, разве что отлучится на день-другой для случки. Мы приняли считать это преданностью, ставим в пример, говорим "верен как собака", но, может быть, это не преданность, а довольствие малым, довольствие куском хлеба и нежелание менять свою жизнь. Человека можно посадить на цепь, человеку можно дать кусок хлеба, к которому он привыкнет, но рано или поздно человек задумается над своей будущей жизнью, ему опостылит эта сытая жизнь, его одолеют думы о грядущем, а сны, в которых он увидит доселе незнакомый ему мир, заставят потерять покой. И только вера, надежда на лучшее, пусть даже после смерти, поддерживает ниточку жизни.
Вайле пришла мысль написать книгу и рассказать всему миру о своих чувствах, о своей жизни, о жизни всех остальных людей на свете, ведь они о ней совсем ничего не знают.
И вот, когда она обдумывала свою идею, с силой хлеща веником по своему телу, открывается дверь, и на пороге показывается большой комок грязи, с торчащими из него руками и ногами. Ну как тут не закричишь?
Пётр сидел голый на полу, не в силах больше пошевелиться, даже сказать слово казалось было выше его сил.
Девушка опустила ковшик и слезла с лавки.
- Это ты сегодня днём пролетал?
- Я. Мне бы умыться. Немножко. И обогреться. Чуть-чуть.
Перед Вайле сидел русский, один из тех, кто разрушил её мечты, забрал её близких, но в тоже время это был уставший и замёрзший человек, который пришёл к ней в надежде получить помощь.
Она хотела сначала пойти в предбанник и накинуть на себя какую-нибудь одежду, но лишь махнула рукой.
"Что мне скрывать? Всё, что можно он уже видел, чего зря платье мочить?"
Вайле подошла к нему, нагнулась и, ухватившись за рубашку, стянула её. Потом взяла Петра подмышки, подняла и положила его вниз лицом на полочку. Сходила закрыть дверь и бросила чуть воды на каменку, тут же отозвавшуюся клубами пара.
Пётр лежал, и как бы со стороны наблюдал как нежные, но сильные девичьи руки растирают его тело, смывая с него грязь, окатывают его водой, снова моют, и снова окатывают.
Потом его перевернули, и все процедуры начались сначала. В какое-то мгновение его стала бить крупная дрожь, затем перестала и вместо её он почувствовал как болят мышцы на руках и ногах. Сладкая полудрёма охватила Петра, глаза закрылись сами-собой, и ему стало совсем безразлично где он, что с ним случилось, чьи это руки тревожат его тело, трут, омывают водой, поворачивают, садят, снова омывают, ведут непонятно куда, завёрнутого в накрахмаленную простыню.
Вайле мыла незнакомца с какой-то материнской заботой, так, как раньше купала своих младших братьев. Подсознанием она представила, что это её взрослый сын, то чадо, которому она подарила жизнь. В какую-то долю секунды в её голове прокрутился никем ненаписанный сценарий: роды, как она видит появляющегося из неё младенца, даёт ему грудь, и тот жадно её сосёт, готовит завтрак, провожая в школу, украдкой вытирает непрошеную слезу, отправляет его на учёбу в город, и вот он вернулся в свой родной дом, и она моет его, как давным-давно в детстве.
Тряхнув головой, прогоняя возникшее видение, Вайле продолжила мытьё. Она вдохнула, посмотрела в лицо лежащего перед ней мужчины, и увидела, что тот спит. Этот факт помог ей решиться на то, чтобы вымыть ту часть его тела, которой у неё не было.
Намылив руки, она охватила его плоть и осторожно стала её тереть. Она была такой мягкой, какой она ещё ни разу её не видела. Затем она тщательно промыла волосы, окружавшие её, а когда стала ополаскивать и уже машинально снова взяла плоть в свои руки, чтобы получше промыть, то почувствовала как в её глубине пробежала лёгкая волна, и она стала чуть-чуть более упругой.
"Э, красавица, ты о чём это думаешь?"
Когда процедура мытья закончилась, она завернула её "гостя" в простынь, что приготовила для себя, и, как была, голая, повела его в дом.
Ночь начала вступать в свои права, и холод, пришедший с болота вместе с густым туманом, пробрал её до костей, пока они шли к дому. Там она расстелила кровать одного из своих братьев, положила на неё Петра и только тогда накинула на себя платье.
До полночи она ходила по дому, сидела перед лампой, наблюдая за мерцанием пламени, потом взяла её, пришла в комнату незнакомца и долго смотрела как оранжевые отблески скачут по его молодому лицу.
"Интересно, что ему сейчас снится?"
Наконец, задув лампу, она тоже отправилась спать. Этой ночью Вайле то ехала на автомобиле по широким московским улицам, которые видела только в кинохрониках, то сидела за большим и длинным столом на каком-то торжестве, потом доила в соседней комнате корову...
Мысль о бурёнке разбудила её, Вайле накинула на себя большой платок и почти бегом выскочила на двор. Уже держась за соски, она вспомнила как вчерашний гость кружил её во сне в вальсе, бережно прижимая за талию. Что это? Отблеск будущего или просто тайная даже для нее собой мечта.
Встающее над болотом солнце осветило редеющий туман в зловещий красный цвет.
Лётчик ещё спал спокойным сном, Вайле долго сидела рядом с ним, как и ночью рассматривая его лицо. Это было лицо утомленного долгой работой, но счастливого от своей усталости человека. Она пропустила тот момент, когда солнце перескочило с подушки на его лицо, и Пётр проснулся.
Вайле заметила как вздрогнули его веки, и глаза ожили, хоть и не открылись. Она попыталась вспомнить какого они цвета, но не смогла.
Пётр проснулся, всем телом ощущая приятную лёгкую усталость, он вспомнил как весь вчерашний день грёб по болоту, как раз за разом ему казалось, что сил больше нет и он так и останется посередине этой большой грязной холодной лужи, пока руки не разожмутся, не отпустят жилет, и болото не сомкнётся над его головой, помнил хутор и баньку, но дальнейшие события вчерашнего дня скрылись от его сознания. Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь представить себе кровать на которой лежит, перину, подушки и одеяло, что так нежно обнимали всё его тело.
Наконец, Пётр открыл глаза и тут же увидел вчерашнюю девушку. Она сидела на стуле около кровати и держала в руках крынку.
- Доброе утро, - сказала Вайле, и протянула незнакомцу молоко. - Держи, попей.
- Доброе утро, - механически отозвался Пётр, и, словно заворожённый, не отрывая глаз от сидящей перед ним девушки, как был - лёжа, взял кувшин, на мгновение соприкоснувшись с её пальцами, и стал пить ещё тёплое молоко. Густое, жирное, слегка сладковатое, оно двумя ручейками стекало с уголков его губ.
То ли горлышко у кувшина было очень широкое, то ли Пётр черезчур поторопился и резко наклонил донышко вверх, но молоко слишком сильно побежало по краям его рта, он поперхнулся, кувшинчик дёрнулся в его руках и упал на кровать. Машинально он сел, откинув от себя одеяло, продолжая кашлять.
Вайле нагнулась над ним, похлопала по спине и внезапно поняла, как ей приятно прикасаться к его телу, такому свежёму, такому чистому, такому родному.
Когда девушка наклонилась над ним, чтобы похлопать по спине, в вырезе рубашки Пётр вновь увидел её прекрасные крепкие груди, чуть вздрагивающие при похлаповании, а там, ещё ниже их... нет, даже представить себе он этого не мог. И только его плоть сразу же отозвалась на пронёсшуюся мысль и... О, нет! Пётр почувствовал, что её руки уже не хлопают, они гладят его спину, плечи, волосы и прижимают его голову к своему телу.
Вся женская страсть внезапно проснулась в Вайле, она хотела его, просто хотела, и чувствовала, что получит своё. Она прижала его лицо к своим грудям и затуманенным сознанием уже не понимала от чего её грудь стала такой мокрой: то ли от молока, которое текло по его лицу, то ли это её собственное молоко.
Вайле откинула одеяло, крынка упала на пол и разбилась, она подобрала свою рубашку и села верхом на незнакомца, чувствуя как его плоть входит в её тело, одновременно туша и вновь разжигая в ней вечный огонь.
Долго или нет продолжалось это неистовое безумие, но, когда Пётр выстрелил своим орудием любви, то почувствовал как силы вновь покинули его. Он ещё помнил, как прижимает к себе жаркое, в всё в поту, тело девушки, нежно, одними губами, целует её лицо, шею, плечи, но потом, незаметно для себя заснул. Ему снились светлые и радостные сны, небо, белые облака, лазурное море, земля и лес, который теперь не казался ему таким зловещим, как сутки назад.
После сумасшедшей скачки, несколько притушившей её огонь, Вайле лежала рядом с её мужчиной, у которого она до сих пор не знала имени, и ей было приятно так лежать, счастливо принимать его лёгкие, почти что воздушные поцелуи, потом, когда он уснул, слышать его ровное, глубокое дыхание, подобно вечернему бризу у моря, обдувающему её шею. Ей было приятно от прикосновения его рук, обнимающих её разгорячённое тело, ей было приятно чувствовать его поникшую, сделавшую своё дело, плоть, прислонившуюся к её бедру, ей было приятно чувствовать как растекается внутри её та влага, что эта, поникшая сейчас плоть, выстрелила в неё несколько минут назад.
Ей хотелось засмеяться, вскочить с ногами на кровать, растормошить лежащего рядом с ней мужчину и кидаться друг в друга подушками. И вместе с тем, ей не хотелось нарушать сон незнакомого, но самого близкого её человека, ей хотелось взять его на свои руки, качать, баюкать и тихо напевать колыбельную песенку.
Вайле тихонько протянула свою руку к его голове, залезла в его волосы и стала нежно гладить их. За этим занятием она совсем не заметила как задремала в охвативших её мечтах.
Очнувшись от лёгкого озноба, Вайле осторожно освободилась из объятий, ещё более осторожно, чтобы не заскрипеть пружинами, встала с кровати, накинула на себя, непонятно когда сброшенную ночную рубашку, подняла с пола одеяло, которым хотела накрыть Петра, но обнаружив, что оно мокрое от разлившегося молока, сняла одеяло с соседней кровати и укутала им незнакомца. Тот заворочался во сне, потом свернулся калачиком, подсунув под себя скрещенные руки и продолжил свой сон.
Вайле пошла на кухню и стала готовить обед. Она села за стол, и неотрывно смотрела в окошко. Закипела вода и Вайле прервала свои раздумья от шума водяных шариков, с треском катающихся по чугунной плите. Когда снова можно было сесть, она сходила в комнату, нашла свой дневник, открыла его, взяла ручку и долго так сидела над пустой страницей, ничего не написав. Казалось у неё есть столько хороших слов, столько мыслей, столько новых событий, так и просящихся на бумагу, но подобрать нужное облачение своим мыслям, она не могла.
"Солнечный луч лежит у моих ног. Такое могучее, всегда недоступное солнце, а смотрите: оно словно маленький котёнок ластится к моим ногам и просит, чтобы с ним поиграли, взяли в руки зеркальце и пустили солнечного зайчика!"
Это было всё, что ей удалось написать. Вайле закрыла тетрадь и продолжила смотреть дальше в окно. Она так хотела и ждала, когда же, наконец, проснётся её незнакомец и, вместе с тем, она так боялась этого мгновения, которое, как она чувствовала должно изменить её существование, придав жизни какой-то новый, неизвестный ей доселе смысл. Вайле поняла, что не сможет больше оставаться на этом хуторе, который подарил ей и жизнь, и все остальные радости и печали, который и был её жизнью, даже когда она училась в городе и строила планы на свою будущую жизнь, в которой хутору не было места, но он был её родиной, утробой, и вот, внезапно, нить, связывающая их воедино, порвалась в тот самый момент, когда она всей своей сущностью поняла что такое настоящее счастье. И парадокс заключался в том, что именно хутор дал ей это счастье и, словно пожертвовав собой, умер в её сердце и душе. Она ходила по таким знакомым и ставшим сейчас чужими комнатам, теперь Вайле ждала того мгновения, когда проснётся её незнакомец, без той истомы или нетерпения, что мучало её буквально полчаса назад, она ждала его как ждут утро, ложась вечером спать, как ждут отправления поезда, смотря в окошко на суетящийся за ним перрон, как ждут событие, которое уже давным-давно случилось, а сейчас надо только принять его результаты.
Вайле ходила по дому, но не заходила в его комнату потому, что не хотела его будить, чтобы он хорошо выспался и набрался новых сил, но ещё и по тому, что она приняла решение, и, если незнакомец не захочет взять её с собой, она всё равно не останется больше в этом доме, ей хотелось побыть одной, прислушаться к своим новым мыслям, понять свою новую сущность и понять как следует её принять и что осталось от той, старой Вайле, пусть не воспринимающей мир в розовых красках, но не могущей найти в нём своё место.
Она вышла во двор, села на скамейку, вспоминая что она не успела сделать по хозяйству в преддверии зимы, но вспоминала об этом лишь с чувством лёгкой досады, а не насущной необходимости, от которой зависит жизнь.

Пётр проснулся после полудня и первым, что он услышал, было урчание его пустого желудка. Примерно так же сильно хотелось сходить в туалет. Он встал с кровати и сразу же задумался над тем что на себя накинуть. Ничего лучшего, чем завернуться в простынь он не придумал. Как он понял, утром на хуторе они были вдвоём, но с тех пор многое могло измениться. Придерживая обеими руками своё одеяние, Пётр обошёл весь дом, запинаясь о волочащиеся по полу края простыни.
"Что за чёрт? Опять никого нет! Уж не приснилось ли мне всё это?"
Нет, не приснилось. Прекрасная незнакомка сидела на скамейке возле дома.
- Здравствуй, - сказала она на правильном русском языке, но с тем прибалтийским акцентом, делающим женский голос одновременно и грубоватым, и мягким. - Садись со мной рядом, - она похлопала ладошкой о доски. - Выспался?
- Спасибо, выспался. Ты прости меня за...
- Брось. Я рада, что ты пришёл на наш хутор. Есть хочешь?
- Да, но сначала мне бы... - Пётр замялся и покраснел, а Вайле внезапно рассмеялась звонким смехом.
- По нужде захотел? А что это ты не в том месте краснеешь?
Этот девичий задор и смех, сначала ещё больше смутил Петра, по потом он и сам поддался на него и расхохотался вместе с девушкой.
То напряжение, что было у Петра, и чуть-чуть у Вайле, растаяло под напором этого доброго весёлого смеха. Девушка встала, подошла к Петру и, как и утром, первая обняла его и крепко поцеловала. Пётр, державшийся обеими руками за простынь, был сжат её объятиями и смог только робко отвечать на этот натиск.
- Ладно, "патриций", скажи хоть как тебя зовут?
- Пётр.
- Пётр. Петя. А меня - Вайле. Вот и познакомились. Видишь, Пётр, тот маленький домик? Мне кажется, что сейчас он волнует тебя больше, чем я. Беги, только долго там не задерживайся, а то я прийду тебя навестить.
Когда Пётр вернулся, Вайле уже разливала суп по тарелкам.
- Извини, у тебя не найдётся что одеть? А то в простыне как-то неудобно.
- Э нет, не сейчас, а то ещё сбежишь. - Всё её существо смеялось, и Петру было приятно и тепло от этой девичьей радости, которая вместе с супом проникала внутрь, наполняя каждую его клеточку своей энергией и теплотой.
После обеда, не дожидаясь, пока пища уляжется в желудке, они снова занимались любовью. И Петру, всегда неловко чувствующему себя при любом общении с девушками было легко и свободно, Он удивлялся, сильно жалел и корил себя за то, что не встретил её раньше. Вайле казалась ему тем существом, той частью его тела, которой ему так не хватало всю сознательную жизнь. Нет, девушки были у него и до этого, и глубокая, искренняя любовь, и мимолётные увлечения, но Вайле дала ему нечто большее, одновременно он почувствовал себя желторотым мальчишкой, с пробивающимся пушком на верхней губе, и мужчиной, способным доставить любимой женщине истинное счастье каждым своим прикосновением, вкладывая в него свою любовь, нежность, теплоту, желание защитить и не дать никому в обиду близкого ему человека.
Кровать под ними долго скрипела пружинами, дом наполнялся вечерним сумраком, но их молодые тела всё никак не могли насытиться друг-другом, вновь и вновь сливаясь в одно целое.
Как и вчера, когда он грёб по болоту, Петру казалось, что вот-вот сейчас силы совсем оставят его, и он, бездыханный, заснёт на этой прекрасной груди, но каждый раз, опустошённый, он совсем неожиданно для себя, вновь начинал любовную игру, и Вайле, несколько утомлённая непрекращающимся счастьем, радостно принимала его ласки. Для них обоих весь мир ограничился шириной этой кровати, и им вполне хватало их маленького государства.
Когда сумерки окончательно завладели всем пространством комнаты, темнота словно бы нажала на какой-то выключатель, их страсть утихла, последние благодарственные поцелуи мотыльками выпорхнули из их уставших губ, последние обьятия мягко вытерли пот с разгорячённой кожи, непослушные пальцы, всё время стремящиеся лишний раз приласкать друг-друга, натянули одеяло, и Кале Лукое, раскрыл над ними свой пёстрый зонтик.
За ночью последовал новый день, Вайле осуществила свою вчерашнюю мечту и они стали кидаться подушками, одна из которых порвалась, наполнив всю комнату напоминающим снег пухом, потом вместе доили корову, пили парное молоко, проливая его на себя, ходили по лесу и долго сидели под одинокой раскидистой сосной, стоящей на пригорке, рассказывая о своей прошлой жизни, бежали на хутор от дождя, топили баньку, мылись в ней, и Вайле делала Петру такие приятные вещи, от которых тот просто сходил с ума, и просто не мог не ответить тем же. А ведь скажи кто ему, лётчику-испытателю, что буквально через день-другой он будет заниматься такими постыдными делами, Пётр, если бы и не вызвал обидчика на дуэль, то уж точно кинулся на него с кулаками. Сейчас он не видел ничего постыдного доставлять радость любимому человеку любыми способами, ему даже хотелось придумать что-нибудь ещё и ещё новое, от ласк, которыми он покрывал всё тело Вайле, Пётр и сам получал такое же как и она, если не большее наслаждение.
Во время коротких промежутков отдыха, где-то на краю сознания, Пётра заботила мысль о том, что скоро придётся прервать этот рай на земле и возвратиться в тот мир, из которого он пришёл. Мысль эта, чёрной тучей всё больше и больше выползала из-за горизонта, его сознание, словно испуганная грозой птичка, металось во все стороны в поисках укрытия. Наконец, Пётр не выдержал и спросил:
- Вайле, ты поедешь со со мной?
- На край света?
- Ты опять смеёшься. Я серьёзно. Мне будет плохо без тебя... Поехали.
- И что?
Пётр смутился и занервничал.
- Ну, говори.
- Вайле... выходи за меня замуж.
- Ты забыл сказать "любимая".
- Вайле... Любимая, выходи за меня замуж.
Девушка обвила его шею, притянула к себе и поцеловала.
- Обязательно. Между прочим, мне можно никуда и не уезжать: ты будешь летать, испытывать самолёты, падать в болото, а я буду тебя ждать. Хорошо?
- Великолепная идея, только давай не будем ей ни с кем делиться, а то завтра же все лётчики Советского Союза попадают в это болото.
Они вышли на следующий день. Вайле нашла парадный костюм отца и отдала его Петру, вот только на ноги ничего не нашлось его размера и ему пришлось идти босиком. Сама же она одела деревенское платье, взяв с собой свои городские наряды. С помощью Петра, Вайле закрыла окна ставнями, повесила на дверь замок, выпустила в лес корову, и они зашагали прочь от этого первого их совместного крова.
Взявшись за руки Пётр и Вайле были очень похожи на молодую сельскую парочку, идущую в город за покупками, и только нарядный выходной костюм Петра никак не вязался с его босыми ногами.
глава 2. Сумбурная.
До десяти лет Пётр жил в деревне и большую часть года ходил разутый. Из этого раннего детства он вынес мало воспоминаний: летом - речка и лес, зимой - снежные сугробы. Потом его родители переехали в город, но и там каждое лето он бегал босиком по пыльным улицам, по горячему песку на берегу реки, и сейчас, хотя с той беззаботной поры минуло уже лет десять, он уверенно шагал по лесной дороге, не обращая внимания на камушки и сосновые иголки, от которых городской житель, снявший на минутку обувь, подскакивал бы на каждом шагу.
Петру было приятно идти по этой тихой, тенистой лесной дороге, больше похожей на широкую тропинку, над которой деревья переплетали свои ветки, вместе с Вайле, держать ли её за руку, или обвить ли за талию, прижать к себе, поцеловать в шею и снова, подобно деревьям над их головами, переплести руки, ласково перебирая пальцы.
"У меня есть женщина! Смотрите какая она красавица! Она такая замечательная и так крепко любит меня. И я тоже её люблю, также сильно, также крепко. Как красиво должны смотреться мы со стороны, идущие взявшись за руки на встречу встающему среди деревьев солнцу." - думал он. Но тут же набежали тучи, солнце скрылось, пошел мелкий дождь. Но даже этот нудный моросящий дождик не мог помешать его счастью, которым он просто упивался.
Вайле радовалась беспричинно и безотчётно, но в тоже время её тяготила грустная мысль об оставленном доме, пусть и ставшим ей внезапно чужим, но брошенным без присмотра, как-то не по-хозяйски. Она затуманенными взором смотрела по сторонам, её глаза вспоминали каждое дерево, каждую их веточку, что была обращена в сторону дороги и словно прощались, одновременно вспоминая прошлое. Ведь она так часто ходила по этой дороге в школу, будь то осенью, под проливным дождём, зимой, под свист ветра, или весной, под щебетание птиц, когда Вайле отходила в сторону и наблюдала то, как распускаются на деревьях почки, то, как лениво ползают только что выползшие из своего дома муравьи, ища себе пропитание.
Чем дальше они отходили от хутора, тем сильнее и сильнее в ней разгорался огонь "оппортунизма", желания вернуться, найти выпущенную корову, подоить ее, выскрести ее шкуру. Безотчётный страх перед грядущим выползал из тайных уголков её души, нашёптывая на ухо всевозможные трудности, которые ждут впереди на выбранной ей дороге. В отличии от Петра, и несмотря на всю эйфорию их всё более и более увеличивающейся страсти к друг-другу, Вайле отлично понимала, что за пределами хутора, в том большом мире, куда они шли, им встретятся и большие проблемы. Пётр в какой-то степени надеялся, что все трудности разрешатся как бы сами собой: дадут квартиру, займёт у мужиков денег на обзаведение хозяйством. Вайле, которая за время учёбы в университете на своей коже почувствовала все те преграды, что можно встретить в этом мире, предполагала и мысленно готовилась к возможным проблемам. Хотя оба они учились в отрыве от своих близких, но Петр жил в казарме, когда многие бытовые проблемы решались за него кем-то другим, а Вайле приходилось снимать комнату и самой вести свое хозяйство.
Но проблемы начались гораздо раньше.
Не успели они пройти и двух часов, как на входе в первую же попавшуюся на их пути деревню, куда Вайле ходила в школу вместе с другими детьми близлежащих хуторов, из-за угла крайнего дома вышел красноармеец с винтовкой на перевес.
- Стой! Кто идёт?! Ваши документы!
- Здравия желаю! - Рука Петра автоматически отдала честь, и тут же он успел увидеть, как неуловимым движением красноармеец ловко перевернул винтовку и со всей силой ударил прикладом в его грудь.
- Издеваешься, скотина!
Вайле нагнулась к Петру, чтобы помочь ему устоять на согнувшихся ногах.
- А ну, встать, кулацкое отребье! Шагом марш!
- Да свой я! Лётчик!
- Молчать! - Боец передёрнул затвор, отошёл на два шага назад и в сторону. - Давай, вперёд!
Спорить было бесполезно, да и грудь страшно болела после удара прикладом.
Красноармеец привёл их в центр деревни, где на завалинке дома сидело ещё двоё солдат, пыхтящих самокрутками. Завидев приближающуюся к ним процессию, они прервали своё занятие, затоптали окурки в землю и, взяв в руки "винтари", пошли навстречу.
- Гавриил, кого ведёшь?
- Да вот, кулацкая парочка, не всех видимо вывезли. Стоять! А, ну говори: кто такие? Как проникли на закрытую территорию? Шпионы?
- Лётчик я, в болото упал, а это . . моя невеста. - Пётр несколько замешкался, думая как представить Вайле.
- Ишь, как складно заливает. А тебе покажу лётчик! С невестой значит на прогулку летал? Ну-ну. Разберемся.
- Да ей богу! Войсковая часть 52888. Младший командир Сызранцев. Пётр Матвеевич. Можете проверить. А командир наш...
- Ты смотри, Никола, - вот сука: и номер части знает, и командира. А ещё врёт, что не шпион. Ты бы что получше придумал, морда кулацкая! Слушай, Никол, чего мы только за последнюю неделю не наслушались. Вот народ какой хитрожопый эти литовцы. Ничего, в Сибири годик-другой поживут, перемёрзнуться - как шёлковые станут, ещё спасибо скажут. А ну, давай их в сарай, к остальным.
Втроём солдаты отвели Петра и Вайле к большому сараю, где на страже стояли ещё два бойца.
- Не скучаете, орёлики? А мы вам тут ещё жильцов на постой привели, принимайте.
Уже когда закрылись двери и глаза чуть попривыкли к сумраку тёмного помещения, Пётр развернулся и стал стучать в створки ворот.
- Да, выслушайте же в конце-концов! Меня же ищут, с ног, наверно, сбились, а вы выслушать не хотите!
Снаружи послышался лязг передёргиваемого затвора.
- А, ну, гнида, отлезь! Ещё раз к дверям подойдёшь - стреляю без предупреждения! И чтоб тихо мне! Лётчик-налётчик нашёлся!
В сарае, на клочках сена сидели понурые, смотрящие в землю люди. Несколько молодых парней, старик со старухой, и молодая парочка с младенцем на руках. На вновь пришедших они взглянули одним взглядом, кто-то произнёс не длинную фразу на незнакомом Петру языке, Вайле ответила и потянула Петра в дальний угол.
- Пошли, сядем.
Когда они уселись на подстеленный Петром пиджак, девушка нагнулась к нему и тихо сказала:
- Не надо им сейчас говорить, что ты русский. Давай подождём немного, может всё образумится.
Самой ей в это верилось с трудом, но другого выбора у них и не было. Вайле испугалась, что ее присутствие может навредить Петру. Действительно, кто поверит происшедшей с ними истории? Но, с другой стороны, разве она, эта история, более сумасшедшая, чем весь этот мир? Быть может, ей следовало остаться на некоторое время на хуторе, отпустив Петра одного, чтобы потом он вернулся за ней. Быть может тогда Петр смог добраться до своей части без приключений. Так они просидели весь день, снаружи доносились голоса караульных, запах табачного дыма, быстрый украинский говор, прерываемый редкими раскатами смеха, позвякивание ложек о котелки. Луч солнца, проникающий сквозь узкую щёлку, лениво передвигался вдоль стены, пока не угас.
Несмотря на злость к сторожившим их солдатам, Петру было хорошо от представившейся возможности лишний раз посидеть рядом с Вайле, легонько гладить её волосы, слушать её тихое бормотание на непонятном ему языке. В её словах угадывалось что-то доброе, ласковое, и Пётр чувствовал эту доброту и ласку, которой Вайле делилась с ним.
"Чем плохо, что нас арестовали? Мы же вместе. В части так не посидишь: служба, полёты, потом их разборки. Хоть отдохну немного. Приедет их начальство - всё и утрясётся. А ловко он с винтовкой обращается - до сих пор грудь болит, сволочь."
Обидно только, что гордость за Красную Армию, к которой принадлежал и он сам, была вызвана фактом их ареста. Пётр уже давно привык к жёсткому полу, перестав ёрзать своим "мягким местом", дрёма начала охватывать его, когда в наступившей темноте Пётр почувствовал, что кто-то осторожно дёргает его за рукав. Вздрогнув и открыв глаза, он увидел наклонившегося над ним молодого парня, приложившего палец к губам. Увидев, что Пётр проснулся, парень что-то сказал и сразу отошёл, махнув рукой, явно приглашая следовать за собой. Не осознавая толком что происходит, он поднялся, отряхнул пиджак и последовал за незнакомцем, взявшись за руки с Вайле. Так они прошли в противоположенный угол сарая, и тут Пётр скорее почувствовал, что кроме их троих в сарае больше никого не осталось. Так оно и было. Парень опять сказал что-то на своём языке и словно провалился.
"Вот, уже двое."
- Пошли, они подкоп сделали, - сказала ему на ухо Вайле.
Какое-то время Пётр находился в замешательстве. Он - советский лётчик и мало того, что бежит сам, так ещё и не мешает бежать врагам трудового народа. Впрочем, Пётр думал об этом уже протискиваясь через лаз, потом, как ему казалось, очень долго ждал Вайле, которая вернулась за оставленными вещами, принимал их и с нетерпением помогал вылезти Вайле, горя от желания поскорее покинуть это место. Пробираясь огородами, он в темноте напоролся босой ногой то ли на ржавый гвоздь, то ли на высохший жесткий стебель травы и теперь сильно хромал. Около полуночи они вышли к реке, Вайле вымыла и перебинтовала его ступню, они отхлебнули ладошками воды и двинулись дальше вдоль берега. Вскоре им на пути попалась лодка, они забрались в неё и поплыли вниз по течению куда глаза глядят, только бы подальше от этих мест.

"Молодой, но талантливый" главный конструктор, из-за чьего двигателя Пётр потерпел аварию в болоте, Анисимов Алексей Александрович, вот уже три дня не находил себе места. Когда его лучший друг, с которым они были знакомы с детства, вовремя не посадил свою винтокрылую машину на лётном поле, Алексей понял, что его могут ждать большие неприятности. Алешка, как никто другой, знал, что двигатель ещё совсем сырой и его надо доводить и доводить, но начальство торопило, давило и настаивало, и он, скрипя сердцем, дал добро на полёты. Первый прошёл нормально, а вот второй... Целых три часа, после того как в самолёте должно было закончиться топливо, Алексей всё ещё ходил по полю и кусал ногти.
Он рос не то чтобы слабым и хилым, болезненным ребёнком, но так уж получилось, что в детстве во дворе Алексей был самым маленьким и ему постоянно доставалось от более взрослых парней. Доставалось порой правильно, но чем больше обижали его, тем больше ему хотелось отомстить. Когда-то он кидался на обидчика с кулаками, когда-то придумывал какую-нибудь гадость, за которую потом сполна и доставалось. Так было до тех пор, пока на их улицу не приехал Пётр со своими родителями. Пётр был старше Алексея на два года, но самое главное он был сильнее не только своих городских ровесников, но и многих более взрослых подростков. Их сблизило вначале то, что Петру, как и любому новичку, было сложно вжиться в новый коллектив, который не хотел его принимать, вот так и получилось, что две отторгнутые души нашли друг-друга и стали противостоять внешнему, враждебному им миру. Через какое-то время Петр смог завоевать признание этого мира, но он уже успел подружиться с Алексеем, и, скорее из принципа, что бросать друга нехорошо, заставил принять в общую компанию и Алексея.
Последующие годы были настоящим триумфом. Сначала через Петра, а потом и сам, Алексей предлагал сногсшибательные идеи, которые иногда одобрялись всеми безоговорочно, например запуск котёнка на воздушном змее, иногда вызывающие сомнение, как поджег стога сена, иногда встречаемые сначала в штыки, но потом, из-за мальчишечьей гордости и безрассудства, на "слабо", всё-таки принимаемые большинством голосов.
Часто получалось, что после их выходок родители устраивали поголовные порки, не выпускали гулять, допытывались до зачинщиков, но выдавать своего товарища было стыдно, да неловко было признаться, что до такого мог додуматься какой-то там сопляк, сказали бы ещё, что сваливают вину на младшего. И, часто, первым сторонником его идей был Пётр, как наиболее близкий его друг, которому и доставалось больше всех. Их дружба была одновременно и искренней, и, в тоже время, построенной на расчете. Тот, первый опыт, совместного противостояния их противникам показал им необходимость некого подобия симбиоза, когда нелепые, на первый взгляд поступки, в дальнейшем приносили пользу обоим.
Но в голове Алексея рождались и полезные мысли. Он вечно что-то изобретал, строгал, точил напильником, довольно прилично учился в школе. Это именно он заразил всю улицу идеей стать лётчиками. Всей компанией они даже записались в лётный кружок, но потом, когда прошло несколько лет, в этом кружке он остался только с Петром. После школы, которую они закончили одновременно, из-за того, что Пётр пошёл учиться позже своих лет, они вместе решили поступить в лётное училище, но Алексея "срезали" на медицинской комиссии, и ему пришлось перейти в группу техников. До восьмого класса он был самым маленьким в классе, а потом, внезапно, в одно лето, вымахал на целую голову, не остановился и продолжал расти, превратившись в ладного, широкоплечего атлета.
Поначалу они продолжали часто видеться с Петром, потом всё реже и реже, пока на третьем курсе их совсем не разбросало. Пётр часто ему писал, но Алексея раздражало то, что он опять оказался неудачником, что его друг летает, а ему, всему перемазанному как чёрт, приходиться копаться в двигателях. Но через какое-то время Алексей придумал несколько изобретений, и потихоньку, потихоньку, незаметно для окружающих, стал лидером на курсе, а через три года после окончания училища судьба вновь столкнула его с Петром. Теперь Алексей был главным конструктором, а Пётр у него лётчиком-испытателем. Всё вернулось на на круги своя.
Как конструктор, он обладал даром придумать нечто новое, порой настолько необычное, что приводило в шок многих старых, да и молодых его коллег. Алексей не смог бы сам рассчитать все параметры своего будущего детища, но он мог представить его целиком, а когда его помощники чертили отдельные узлы, Алексей интуитивно чувствовал что правильно, а что необходимо изменить. Но вот свой последний двигатель он представлял пока ещё в большом тумане, он чувствовал, что стоит на пороге действительно большого открытия, а не мелких переделок, но его мысли ещё не были готовы к нему. По-хорошему, надо было бы всё бросить и уехать отдохнуть куда-нибудь к морю. Взять с собой Петра, чтобы как в детстве, тот был его руками. Однако у начальства были свои планы, и Алексею пришлось слепить наспех этот туман, что был у него в голове и воплотить его в металл. Мысль о том, что в моторе не хватает какого-то винтика не оставляла его ни днём ни ночью, но кроме баб в голову ничего не лезло. Надо было отдохнуть. Местные подружки помощи в поиске решения не приносили.
И тут такое. И Петра жалко, и мотор, и себя: а вдруг какой-нибудь "казёл", затаивший на него зуб, черкнёт анонимку, что это именно он, главный конструктор, вредитель, саботажник и немецкий шпион, виноват в трагической гибели лётчика, крушении самолёта и срыва срока сдачи двигателя? Такие случаи ему были знакомы. Хотя никому, особо, дорогу он не перебегал, а перебегая не забывал предлагать старшим коллегам работу у себя в такой форме, что зуб на него затаить они не могли.
Так и не дождавшись Петра, тем же вечером, Алексей отдал распоряжение оповестить все отделения милиции и воинские части о возможной аварии самолёта, а на следующее утро отдал приказ приступить к поискам и с воздуха. Но вот уже шёл четвёртый день поисков, а никаких известий о самолёте не было слышно. Никаких лесных пожаров, никаких вынужденных посадок, никаких проплешин в лесу. Как в воду канул. Прошёл даже слух, что Пётр мог улететь к немцам или финнам. Ну до Финляндии керосина бы не хватило, Алексей даже усмехнулся и пошутил:
- Тогда уж сразу в Америку.
Но смех-смехом, а до Польши долететь вполне было бы можно, Алексей и подумать не мог, что Пётр мог туда улететь по собственной воле: кому как не ему знать его, но чем чёрт не шутит? А вдруг да перепутал направление и залетел случайно не туда? Ведь не мог же самолёт и в самом деле сквозь землю провалиться!
И вот, на четвёртый день, утром, приходит запоздалое сообщение, что красноармейцы, отселяющие местное население с территории предназначенной для военного полигона, вчера днём задержали похожего по приметам парня, назвавшегося лётчиком и сказавшего номер их части. Правда был он не один, а с девушкой-литовкой, поэтому особо к его словам не прислушались, но начальству сообщение передали, хоть и с запозданием.
Новость эта застала Алексея ещё на квартире, и он, не позавтракав, вскочил в машину и та понеслась по дороге, разбрызгивая лужи на прохожих.
"Какая ещё девушка? Ну и Петруха! Ну и тихоня! Уши ему отодрать надо за такие дела. Мы его тут ищем, с ног сбились, а он с девушками прохлаж-дается. Интересно, а у неё подружка есть? И куда он самолет дел?"
Когда автомобиль приехал на место, из-за туч выглянуло солнышко, припекая совсем по-летнему, так, что даже от земли поднимался пар.
Кроме их машины, на площади стояли ещё две.
"Прямо какое-то автомобильное нашествие. Уж не пробег ли?"
Оказалось, что нет. Не пробег, а побег. Воспользовавшись ночной темнотой, около десяти пойманных жителей из окрестных деревень сбежали из сарая, в котором они сидели. Вместе с ними исчез и предполагаемый Пётр. Командир отчитывал стоящих перед ним навытяжку солдат и, как заведённых, талдычивших:
"Так точно! Никак нет!"
Дождавшись, пока спадёт энтузиазм местного начальства, Алексей подошёл к ним, показал своё удостоверение и стал расспрашивать о том парне, что назвался лётчиком. По всем приметам выходило, что это был Пётр, оказалось, что он и фамилию, и имя с отчеством свои назвал. И про болото какое говорил, про аварию.
- Откуда нам было знать брешет он али как? Документов никаких нет, одежа литовская, а на лице не написано летчик он или нет. Да и баба при нем явно не русских кровей, ихняя.
"На какой чёрт ему надо было сбегать!? И в конце-концов: что с ним за девчонка? А эти, фуфаны деревенские, что, не могли отличить боевого лётчика от каких-то сраных литовцев?"

В это время главный виновник всей этой суматохи мирно спал на сеновале в обнимку со своей любимой у её дальних родственников. Они плыли всю ночь и всё утро, потом бросили лодку, и Вайле повела прихрамывающего Петра известными ей тропинками в деревню, где жила сестра её матери.
Слава богу, хоть с ними всё было в порядке. Вайле поведала грустную историю, приключившуюся с её родными, о том как их с её парнем поймали и заперли в сарай, о своём побеге, а тётка, в свою очередь рассказала о том, что почти все соседние деревни выселили, жителей увезли непонятно куда и она сама страшно боится как бы что не случилось и отправила мужа и старших сыновей в лес, в шалаш на дальний сенокос. Авось пронесёт и без мужиков их не тронут.
Отобедав, Вайле и Пётр отправились на сеновал и моментально заснули сном праведников. И им снова было хорошо, преодолев первую серьёзную трудность вставшую на пути, их любовь стала более реалистичной. Они начинали любить друг-друга не "потому, что...", а "не смотря на то, что...". Любить, верить, надеяться. Запах свежего, цветочного сена обволок их своим дурманом, прогнал все дурные мысли, оставив их наедине и пусть у них ее было сил любить друг-друга, это не мешало им наслаждаться близким присутствием любимого человека. А ночью, когда тучи, словно занавес в опере, разошлись, и на сцену выступили звёзды и полная луна, Пётр и Вайле смогли снова заняться любовью и смотреть как отблёскивают под лунным светом капельки пота на их разгорячённых телах.

После побега Петра положение Алексея ничуть не улучшилось. С одной стороны можно было свалить всю вину на лётчика: мол он во всём виноват (иначе на какой хрен ему убегать от своих), а с другой - подпись главного конструктора тоже стояла на утверждении Петра основным лётчиком-испытателем и, если потянут того, то и ему вполне может достаться. Ногтей на пальцах почти не осталось. Он долго ходил по комнате, садился, вставал, ложился в одежде на кровать, снова вставал и никакие мысли не лезли в его голову. Даже про баб.
Хозяйке, у которой Алексей снимал комнату, порядком надоело бесконечное хождение ее постояльца, мешающее выспаться после вечерней смены, и только чувство сострадания к чужой беде заставляло ее оставаться на месте.
"Мается, горемычный. Спаси, Господи, дружка его Петеньку."
Утром снова раздался телефонный звонок. Алексей радостно подбежал к телефону, но когда уже брал в руку трубку, то подумал: "А вдруг сейчас скажут: "Товарищ Анисимов? Просьба срочно явиться по такому-то адресу на заседании комиссии. Машина за вами уже вышла." Да нет, эти не предупреждают - без всяких разговоров приедут и заберут."
Рука замерла на половине пути, но из трубки, прерываемый шумом и треском, доносился знакомый Петькин голос.
- Алешка! Алло! Алло! Ты меня слышишь?!
- Петька! Чёрт! Ты куда пропал?! Мы тут с ног сбились!
Через два часа Алексей уже подъезжал к отдалённому лесничеству, а на встречу ему, прихрамывая, бежал Пётр. Друзья обнялись, и тут, через плечо Петра, Алексей увидел настоящее чудо: вышедшая из дома девушка была освещена пробивающимися сквозь ветки солнечными лучами, словно богиня. У него аж челюсть отвисла.
- Знакомьтесь - это Вайле.
глава 3. Городок.
За окошком шёл дождь. Не моросящий, не проливной, а так себе. Нудный и противный. Час идёт, другой, потом вдруг перестанет, а потом снова пойдёт. Нет, чтобы вылился полностью на землю, и освободил место для солнца, дав возможность людям погреться в его лучах перед долгой зимой.
Вайле сидела перед окном и смотрела как дождинки падают в лужи. Иногда на месте их падения появляются пузырьки, иногда маленькие фонтанчики, иногда просто расходятся круги.
"И кто сказал, что это круги? Это скорее овалы. Мы же никогда не смотрим на падающие капли сверху вниз, а всегда под углом. Как это никому раньше в голову не пришло? О каких глупостях я думаю."
Вайле сидела перед окном и ждала Петра. А он всё не шёл и не шёл.

...Они приехали в часть неделю назад. И сразу возникли новые проблемы. Началось с того, что через КПП её не пропустили на территорию части. Не помогли и угрозы Петра, и уговоры Алексея. Часовой стоял на своём, и, если откровенно, то и Пётр, и Алексей понимали, что тот прав.
Почесав рукой в затылке, друзья решили отвезти Вайле на квартиру Алексея, пока что-нибудь не придумают, после чего уехали в часть. Когда Пётр был рядом, то все её сомнения и предчувствия отходили на второй план и не очень-то волновали. Но, оставшись одна, Вайле сильно загрустила. Когда они ехали в машине, она услышала замечание Алексея о том, что район отводится под военный полигон, деревни выселяются, отсюда вся эта чехарда и неразбериха.
Вайле стало обидно и за себя, и за своих близких, и за всех местных крестьян, которые подверглись выселению из-за чьей-то прихоти, было обидно за брошенные хозяйства, веками кормившие своих хозяев, за имущество, накапливаемое из поколения в поколение. Понимая, что ей всё равно бы пришлось покинуть родные места, она несколько по-другому воспринимала сейчас свой уход с хутора.
Мужики говорили о своих, непонятных ей делах, о железках, самолётах, возможных причинах аварии, и, хотя Пётр не забывал пожимать её руку, подносить к своим губам и целовать, Вайле было грустно и одиноко, она старалась не мешать, видимо важному разговору, улыбалась Пете, пощипывала его ладошку, но замкнулась, ушла в себя и больше смотрела в окошко автомобиля на проносящиеся мимо поля и леса, деревни, стоящих на постах часовых и колонны неторопливо идущих солдат.
Вайле не принимала того видимого безразличия, с которым Петр воспринял сообщение о создании полигона. Что она вообще знает о нем? Что знает она о его духовных ценностях? Не окажется ли так, что ей самой придется отказаться от своего прошлого, своей Родины, близких, как уже отказалась она от взрастившего ее хутора? На какое-то время Петр показался ей чужим, Вайле захотелось вцепиться в его волосы, закричать, что он такой же как все, что он враг, отнявший у нее сначала учебу, будущее, потом родных, а затем и хутор. Ей хотелось обвинить во всем только его одного, но растерянный взгляд, с которым Петр посмотрел на нее, мгновенно поставил все на свои места. Вайле любила его. Он был частью ее жизни, отказаться от него, значило убить часть себя. Когда мы теряем руку или ногу, зрение или слух, то мы становимся инвалидами. Когда у нас останавливается сердце, отказывают почки, печень, легкие - мы умираем. Как определить умрем ли мы, потеряв любимого человека, без которого не представляем себя? Умрем? Останемся инвалидами? Что лучше умереть или стать инвалидом? Вайле не была ни самоубийцей, ни членовредительницей. Бог дал ей жизнь, Бог дарит ей радости, карает бедами, награждает любовью и только он вправе отобрать у нее эту жизнь целиком или часть жизни. Вайле не могла ответить на свои вопросы, она могла лишь принять решение, сказать "да" или "нет", когда наступит время. Но, какое бы она не приняла решение, в любой случае ей придется вспоминать о нем. Так уж устроен человек, что он постоянно отматывает время назад и придумывает свою жизнь, если бы он поступил тогда по-другому. Кто знает, насколько реальны эти мечты.
На квартире у Алексея, которую тот снимал в городе, ей стало совсем грустно. Она видела, что Пётр любит её, но Вайле хотела, чтобы он принадлежал безраздельно ей одной, чтобы не приходилось делить его вместе с самолётами. Она понимала всё безрассудство такого желания, но оно было, и поделать с ним девушка ничего не могла.
Вайле прошлась по комнате, провела ладошкой по щеке, которую поцеловал на прощание Петя, вспоминая его поцелуй с своими поглаживаниями, с поглаживаниями Петра, вспоминая все его прикосновения, поцелуи и ласки. И это немного развеяло её грусть, на устах появилась задумчивая улыбка, придавшая лицу отрешённый вид, который бывает только у юродивых и влюблённых.
Вайле ходила по комнате, смотрела вещи Алексея, его книги и пыталась представить какой может быть комната у её Петра. Потом взяла с полки какую-то книгу, села за стол и стала читать.

Мнение комиссии, заседавшей часа четыре, склонилось в конце-концов к тому, что виной аварии послужил засорившийся топливный шланг. Концы, конечно, были в воде, то бишь в болоте, проверить предположения, ту или иную версию случившегося, не было ни какой возможности, но такой вывод вполне устраивал Алексея, снимая с него всякую ответственность, как, впрочем, и с Петра.
Но главный конструктор чувствовал, что истинная причина аварии находится в самом двигателе, в том неуловимом "винтике", которого тому не достаёт. Что-то сверкнуло в мозгу у Алексея, нет "винтик" он не увидел, но ясно понял истинную причину случившегося и то, как можно избежать подобного в дальнейшем. Никому об этом говорить он не стал, а оставив Петра разбираться с оставшимися у него проблемами, сам поспешил домой, чтобы нарисовать на бумаге, возникшее в его голове видение. И пока он шёл и "обтачивал" изменения конструкции, внезапно, на одно мгновение, Алексей увидел двигатель, каким тот должен был быть на самом деле. И та доработка, что он обдумывал минуту назад, была совсем не нужна. И тут же он увидел в окошке своего дома Вайле, склонившуюся над книгой.
Одно видение затмило другое. Перед ним снова стояла та богиня, которую он впервые увидел на крыльце лесничества.
Алексей споткнулся об доску в тротуаре, Вайле подняла голову от книги на звук, но он успел зайти за плотный куст акации, разросшийся у калитки, и девушка, поглядев ещё какое-то время задумчивым взглядом на улицу, вновь опустила голову, поправила выбившуюся из прически прядь и продолжила чтение.
Как долго Алексей так стоял, наблюдая за Вайле из своего укрытия, потом он не мог вспомнить.
"Ну, почему!!! Почему, опять Петька меня обошёл?! Снова надо его догонять. Вот так всегда! Зараза какая! Чтоб ему провалиться. Лучше бы он разбился по-настоящему или в болоте своём утоп."
Как-то совладав с собой, Алексей пошёл дальше по улице, так и не зайдя к себе домой домой.
Начавшийся вновь дождь нисколько не остудил приступа его внезапной ревности, хорошо, что хоть прохожих никого не было, которые могли бы обратить внимание на его странное поведение. Дойдя до конца улицы, Алексей очутился на берегу реки, присел на стоящую там скамейку, не обращая внимания на то, что брюки сразу же промокли от прикосновения к мокрому дереву. Он сидел и злился на весь мир, на себя, на Петра, на Вайле, на поломку мотора, на этот проклятый дождь, и только одна мысль свербила его голову: "Она должна быть моей." Он понял это ещё тогда, на том лесничестве, когда в первый раз увидел её, освещённую солнечными лучами, но только сейчас из того видения, из образа, отпечатавшегося у него в мозгу, Алексею стали понятны свои желания, свои отношения, надежды и помыслы, связанные с Вайле.
"К чёрту дружбу, к чёрту всё на свете! Она нужна мне. Она должна принадлежать только мне! Мне и навсегда!"
Алексей не придумал какого-либо плана и не стремился сейчас его придумать. Он добился главного - выработки задачи. Как она будет достигнута, какие средства придётся применить для её осуществления - дело второе.
После того, как клубок мыслей, словно змеи, лезущих во все стороны, был приведён в порядок и застроен в ровную колонну, главный конструктор успокоился, поднялся со скамейки и торопливо пошёл домой, чтобы поскорей приблизить выполнение задачи. Но что-то всё равно не давало ему покоя, что-то совсем постороннее, от чего он замедлил свой шаг, пытаясь снова ухватить краешек мысли, спрятавшейся под шапкой-невидимкой. И только вновь споткнувшись на тротуаре, Алексея озарило:
"Двигатель!"
Он помнил то дополнение, которое собирался сделать ещё выходя из части, но тот образ, что промелькнул перед его глазами за секунду до того, как он увидел в окошке Вайле, - пропал. Это огорчило настолько, что когда он вошёл в дом, то был озабочен только этим и совсем не обратил внимания на Вайле, не пошутил, как собирался до этого, не сделал комплимента, словом вёл себя абсолютно не так. Он снова начинал злиться на себя и весь мир, и только много времени спустя понял, что такое поведение и было единственно правильным в ту минуту.
- Привет. А где Петя?
- Петя? . . . Пётр? . . . Придёт, наверно, скоро. - голос Алексея никак нельзя было назвать дружелюбным.
- Что-то случилось?
- Да, нет, ничего, это я сам. . . В части он задержался. Ничего с ним не случиться, не волнуйтесь. Извините, мне тут начертить кое-что надо.
- Пожалуйста. Можно я книжку почитаю?
- Спасибо, - Алексей уселся за свой стол, освобождённый ему Вайле - А, эту? Читайте, уж.
Вайле остро почувствовала всю свою ущемлённость. Ей так захотелось, чтобы Петя пришёл именно сейчас и поддержал самим своим присутствием. А он всё не шёл. . .

Расправившись с делами в части, Пётр решил найти им жильё. О квартире речь пока не шла, и вообще он мысленно благодарил Алексея, что тот ни словом не обмолвился о побеге из-под стражи и о Вайле. Занятное должно было быть выражение лица у командования части, если бы при возвращении Пётр сказал, что сразу же после аварии он нашёл свою судьбу в лице Вайле. Нет, с легализацией Вайле надо было чуть подождать, хотя бы несколько дней.
По дороге к домику, что снимал Алексей, он заходил чуть ли не в каждый двор и спрашивал, спрашивал, спрашивал. Но никто не хотел сдавать жильё ни "молодожёнам", которые не могли представить своих документов, ни одной девушке-литовке, без советского паспорта, и не понятно как очутившейся на территории Белоруссии. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши. И Петру было ужасно стыдно перед Вайле и обидно за самого себя за то, что ему не удалось решить эту проблему, которая казалась ему такой пустяковой по дороге сюда.
Когда Пётр вошел в дом Алексея, тот уже закончил набросок схемы доработки двигателя. Он мог заставить себя коптеть над чертежами долгое время, но предпочитал поручать это другим. Черновик был готов и по нему инженеры были способны внести необходимые изменения в основные чертежи. Алексея увлекал сам творческий процесс, решение некоего кроссворда, задачи, уравнения, а оформление результатов своей работы приводило его в уныние.
Радующегося удачному разрешению проблем с двигателем (а он был уверен, что теперь все "винтики" находятся на своих местах, и тот будет работать как часы), сейчас его не беспокоила Вайле, те чувства, что она вызывала, и только смутное видение, промелькнувшее давеча перед его глазами о новом двигателе, исподводь давило на сознание. И, хотя, Алексей отмахивался от него: "А, потом вспомню", оно все равно не давало покоя. Страх, что этого никогда не случится не давал ему покоя. Почему-то Алексей был уверен, что этот, мелькнувший перед его глазами мотор и был именно той, главной, целью его жизнь, ради которой он появился на этом свете, по прихоте родителей и воле Бога.
Тут пришел Пётр, Алексей предложил отметить его благополучное возвращение, а про себя, заодно, и обмыть свою новую "придумку". Хозяйки еще не было дома, они вдвоем сообразили что-то поесть, всячески отказываясь от помощи Вайле. Пётр бросал на нее такие томные взгляды, что будь Алексей не так обрадован решением проблемы с двигателем, то это сразу же омрачило бы его веселое настроение. Но тот ничего не замечал, суетился и болтал без умолку. Вайле смеялась от его шуток, но Пётр иногда перехватывал ее взгляд, который говорил ему: "Любимый, я так хочу остаться с тобой наедине!"
Потом был собственно ужин, во время которого Вайле недвусмысленно тёрлась под столом с низко висящей скатертью своей ногой об ноги Петра, что не мешало ей поддерживать общую беседу, потягивать терпкое красное вино, бутылку которого они втроём приговорили за вечер, и только на последней рюмке она обратила внимание на неуловимое и непонятное ей неудовольствие Петра, что заставило её поперхнуться, прервало беседу, после чего вечер тихо сошел на нет.
Причина же, по которой по лицу Петра пробежала тень гримасы боли, была ужасно простой: от нежных прикосновений пальчиков Вайле, его детородный орган пришел в возбуждение и занял такое неловкое положение в брюках, от которого его владельцу было немножко больно, однако ни ёрзания на стуле, ни напряжения самого члена, не смогли заставить принять его должное положение, а поправить "негодника" рукой казалось ему неприличным.
Еще до ужина друзья приняли решение, что Вайле останется ночевать в комнате Алексей, а тот, вместе с Петром, отправится в общежитие в части. Но хозяйка, работающая во второю смену, пока что не вернулась домой, а предупредить ее было просто необходимо.
За окном уже сгустились сумерки, и Вайле попросила Петра проводить её на улицу. Выйдя из дому она не упустила возможности сразу же поцеловать своего любимого и крепко обхватить рукой через ткань брюк его гордость.
- Дорогой, что случилось?
Услышав произнесенный ей на ухо ответ, она не могла не рассмеяться, да так звонко, что сразу же заставила протрезветь оставшегося в доме Алексея.
Показав "домик", Пётр вернулся в комнату и, заглянув через порог, сказал:
- Мы пройдемся немного, хорошо?
- Вы там давайте, недолго... скоро хозяйка прийдет. В часть пора, а то поздно. Завтра будет много работы.
- Хорошо.
Пётр и Вайле пошли по улице в направлении речки. Было уже совсем темно, и только в редких домах горел свет. Сентябрь близился к концу, жители выкопали картошку и запах картофельной ботвы заглушал все остальные, и даже шедший весь день дождь не смог его перебить. Сейчас с неба ничего не капало, свежеющий ветерок разогнал тучи, сквозь которые проглядывали звёзды. На высоком берегу реки, почти что сразу за околицей, шумели сосны, а ниже, у самой воды, мальчишки жгли костёр, и снопы искр взметались вверх на многие метры.
И, хотя костёр был далеко, но свет от него временами освещал тусклым красным светом лицо Вайле, её фигуру, спрятавшуюся за сосной и зачарованно смотревшей на него.
О чем она думала?
Пётр подошел к ней сзади, взял в свои руки ее груди, крепко прижал и стал целовать ее в шею. Руки девушки не отпускали сосну, казалось они еще сильнее сжали кору дерева, и только ее попка настойчиво тёрлась об Петра. Он не стал долго ждать, задрал юбку, стянул трусики, дернул свою ширинку, оторвав несколько пуговиц, и почти что со всего размаха вошел в лоно Вайле, приятно ощущая, как она ждала его...
Пётр и Вайле отсутствовали всего полчаса и вернулись счастливые и немного уставшие вместе с хозяйкой, которую встретили у калитки. Обо всем с ней договорившись, Алексей и Пётр отправились в часть.
Оставшись наедине с хозяйкой, женщиной лет сорок пяти, Вайле сразу нашла с ней общий язык, взяв тон не юной девушки, а молодой женщины на равных разговаривавшей со своей старшей подругой. А та, поначалу опешившая от такого вольного с ней обращения, уже через несколько минут забыла об этом, увлеченная беседой с её нежданной постоялицей. Ей было интересно слушать собеседницу, она завидовала её внутренней свободе, про себя сравнивала Вайле со своей молодостью, и воспоминания тех далеких дней оживали, вызывая всполохи старых переживаний.
Они вместе быстро сделали дела по дому, хозяйка дала Вайле свежее бельё и отправилась спать. Но сон не шел, и до полуночи перед её глазами чередой шли образы, как ей сейчас казалось, не совсем удачной юности, от каких-то воспоминаний ей становилось стыдно, и она, зажмурив глаза и натягивая на лицо одеяло, пытаясь их прогнать, другие, наоборот, старательно прокручивала в своей памяти, и мелкие детали, давно утраченные её сознанием, вновь радовали, возвращая минуты счастья. Да и те, неприятные моменты, все равно, по-своему, радовали.
Вайле заснула почти сразу. Ей не снилось ничего. Она ждала утро, ждала встречу со своим любимым, зная, что он сможет придти к ней только вечером.

Через три дня, с помощью хозяйки Алексея, Вайле удалось снять комнату неподалёку у ее знакомой по работе. Они обе работали в вечернюю смену и считали, что лишний глаз присматривающий за домом не повредит.
Вайле хотела устроить небольшое торжество, приготовила праздничный ужин, Пётр обещал придти пораньше, до Алексея, чтобы они могли остаться наедине, но забежал после обеда лишь на минутку, поцеловал её и уехал на завод за новым самолётом. Грустно и обидно. Нет, она понимала, что это его работа, что Пётр не совсем волен распоряжаться своей судьбой и его свободное время зависит от воли множества других людей, его командиров, её не так волновало и расстраивало отсутствие физической близости. Но почему именно сегодня?! Она хотела его, ждала и надеялась. Хотела испытать оргазм получая многочисленные ласки Петра, хотела своими ласками доставить ему неземное удовольствие, но самым главным было то, что Вайле просто хотела, чтобы Пётр был рядом, чтобы можно было видеть его, занимаясь ли хозяйством, или ничего не делая, касаться его проходя мимо, теребить его волосы, проводить ладошкой по его гладко выбритой щеке, или щекотать его щетину. В этом её желании было что-то собственническое, она понимала, что это не правильно и нереально, но она хотела этого всем сердцем и ничего не могла с собой поделать. Он должен принадлежать только ей, и только она должна распоряжаться им, его временем и поступками. И любить его.
И вот, вместо всего этого, ей пришлось накрывать стол для одного Алексея. Вдвоем они не торопясь поели, выпили по бокалу красного вина и долго беседовали о чем ни попадя. Нет, он не был ей противен. Он был могуч, статен, красив и умел поддержать беседу. Несомненно, внешне Алексей был симпатичней Петра, он должен был больше нравиться женщинам, знал это и пользовался своим преимуществом, но он не был её мужчиной. Не он ввалился голым, грязным и уставшим к ней в баню, а если бы и ввалился, то это никак бы не помогло ему. Алексей был черезчур уверенным в себе, чтобы возникнувшее в тяжёлую для него минуту чувство сострадания к нему могло бы потом вызвать любовь.
Напротив, Пётр отдавал грубоватой силой, неповоротливый, несколько простоватый и вместе с тем застенчивый, нерешающийся первым сделать шаг навстречу. Она бы никогда не могла представить его просящего о помощи, если бы своими глазами не видела его, если бы своими руками не мыла и не согревала его измозженное тело. Почему она не обняла его сразу там, в бане, не прижалась к его телу своим, согревая его? Только сильный может попросить о помощи, только слабый может ее предложить. Ей было приятно быть слабой в сильных руках Петра.
Во время своих предыдущих увлечений Вайле тоже получала удовольствие от интимных встреч, принимала ласки и ласкала сама, но, когда она, вместе со своим парнем шла по городу, то его присутствие не мешало ей смотреть на других мужчин и желать наиболее приглянувшегося. Нет, она не стремилась изменить, она любила своего избранника, но это не мешало ей хотеть других. А Пётр, появившийся в её жизни всего неделю назад, полностью лишил её этого "хотения". И Вайле не могла объяснить себе, почему это так. Ласки, поцелуи, близость - всё это было и раньше. И получаемое наслаждение было таким же как и прежде, но... как это сказать ... может просто Пётр был другим. Её Петром, и ни чьим более. И она была только его, и больше всего на свете хотела, чтобы это было именно так.

Завод, на который Петр поехал за новым самолетом, находился на юге Украины, и ему пришлось добираться до него целый день. Он всегда воспринимал командировки, как перемену обстановки, лишний повод отдохнуть, поразвлечься, но сейчас, когда у него появилась Вайле, его настроение было отнюдь не праздничное.
Петру все время казалось, что окружающие его девушки постоянно строят ему глазки. И проводница в вагоне, слишком часто заглядывающая в его купе, интересующаяся не принести ли чего и черезчур низко наклоняющаяся, ставя на столик чай, так что от ее грудей, вываливающихся из тугого платья, призывно пахло разгоряченным женским телом, соседка по купе, у которой слишком высоко задиралось платье, а ночью слишком низко сползало одеяло, официантки в вагоне-ресторане, приветливо, как-то по-дружески, как старому знакомому, улыбающиеся ему, горничная в номере гостиницы, с расстегнутой пуговкой на халатике далеко выше коленок, даже сержант на проходной завода, не по Уставу приветствующая его - все, казалось строили ему глазки. И самое обидное состояло в том, что они были красивыми, ладными девушками, нравились Петру, но что-то не давало тому увлечься ими. Какое-то подспудное чувство сидело в нем, какая-то заноза постоянно задевала за нерв и не давала спокойно жить. У него была масса свободного времени, но он не знал куда его применить. Ему хотелось всех этих окружающих его девушек, всех сразу, но ему не хотелось обидеть Вайле, пусть даже она никогда не сможет узнать о его мимолетном увлечении.
Поезд, унесший его на тысячу километров южнее, вернул Петра в теплое, румяное лето, когда на каждом шагу пышногрудые хохлушки торговали яблоками, арбузами и прочими фруктами. Вечерами на набережных было полно народу, отовсюду слышалась музыка и царило умиротворение.
Петру захотелось вот так же, как и все остальные, взять Вайле за руку и пройтись с ней мимо величаво плывущей реки, и, вместе с тем, он не мог представить себя и Вайле в идущими среди множества людей этим тихим, теплым вечером, когда природа подобна счастливой матери, которая избавившись от бремени, держит своего ребенка на руках и тихонько укачивает его.
Ему больше хотелось обнимать Вайле в глуши леса, когда холодный дождь просачивается сквозь густой частокол иголок, и тонкие струйки воды, пробегая по их волосам и лицам, стекают на и без того уже промокшую одежду, отчего кожа под ней становится такой пупырчатой и упругой.
Ему больше хотелось ощущать резкий запах сена, сосновых иголок прелой листвы и парного молока, чем все эти сладковатые запахи южного лета.
Ему больше хотелось чувствовать запах Вайле, ее пота, слизываемого с разгоряченного тела, ее губ и языка, ее нектара, который сильной струйкой ударялся в его язык в момент наивысшего экстаза.
Быть может он переменил бы свои взгляды, если рядом с ним была Вайле, быть может ему бы доставило большое удовольствие взять сочную грушу, выдавить на Вайле ее сладкий, тягучий сок, а затем слизывать его с ее тела, высасывая и вылизывая капельки из углубления пупка. Но Вайле не было рядом. И в эти несколько вечеров его сознание застывало и не хотело оттаивать даже под озорным девичьим смехом.

Пётр вернулся через неделю, но только в субботу смог вырваться из части раньше позднего вечера.
Наконец-то они смогли сесть рядом, посмотреть друг на друга при солнечном свете, наедине, если можно считать уединением нахождение в маленькой комнатёнке, за стенкой которой был слышен звон посуды и прочие звуки хозяйки, готовившей обед. Петр и Вайле сели на отозвавшуюся жутким скрипом пружин кровать, от которого на мгновение прекратились все звуки на кухне. Какое-то время они сидели не шевелясь, только смотря друг-другу в глаза. Но вот сначала соприкоснулись их руки, потом и они сами потянулись навстречу и слились в долгом поцелуе, прерванным особо громким звоном посуды, заставившем их сесть прямо.
Вайле сидела ближе к шторам, закрывающим кухню и держала в одной руке раскрытую книгу. Петр высвободил свою руку от захватавших ее пальцев Вайле и медленно и осторожно стал задирать подол ее платья со своей стороны.
Хозяйка без устали говорила, периодически задавая девушке вопросы, на которые та отвечала, обернувшись к Петру и теребя свободной рукой его волосы, охватывая шею, проводя пальцами по его полураскрытым губам.
Пальцы Петра притянули к себе край платья и коснулись ноги его любимой. Замерев на какое-то время в одном месте, они перешли на внутреннюю сторону бедра и поглаживая и прищипывая нежную кожу, устремились вверх, остановившись лишь тогда, когда достигли пушистого холмика. Словно предвидя их свидание, Вайле не одела с утра белье.
От этого прикосновения они оба вздрогнули, кровать противно скрипнула, Вайле в последний раз провела по щеке Петра и опустив руку оправила платье, скрыв под тканью руку любимого, а затем взяла книгу двумя руками, чтобы полностью скрыть "преступные поползновения". Ее глаза смотрели на Петра с большим нетерпением. Дабы не разочаровать девушку, его пальцы охватили весь холмик, сжали его и после этого стали с нарастающим давлением водить по нему вверх и вниз. Наконец волосики расступились и кончики пальцев провалились во влажную, охваченную негой ложбинку.
Ответ Вайле на очередной вопрос с кухни прервался. Ей стоило большого труда связно закончить его, а потом сидеть неподвижно, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна пружина, когда так хотелось извиваться от захлестывающего ее счастья. Но в этой вынужденной неподвижности была своя прелесть: нетерпение только увеличивало остроту ощущений.
Пальцы Петра теребили некоторое время бугорок, между ее губ, а затем сползли ниже и погрузились в ее тело, подцепив словно на крючок. Юноша чувствовал, как теплая влага течет по его руке, как напряжены в своей неподвижности принимающие ласку мышцы, всё сильнее и сильнее сжимающие его пальцы, пока все тело девушки не подалось вперед, сопровождаемое долгим скрипом пружин, постепенно замершим, скрывшим стон Вайле, после чего ее лоно немного расслабилось.
В этот момент хозяйка крикнула, что пошла за водой к колодцу, находящемуся на другом конце улицы, тотчас же Вайле, не дожидаясь пока захлопнется входная дверь, отбросила книгу, и двумя руками стала расстегивать пуговицы на брюках Петра. Он не успел ничего сказать как его плоть, так долго стиснутая тканью, выскочила наружу и тотчас же попала в объятья горячих губ Вайле. Девушка, не вставая с кровати наклонилась к Петру и с яростной страстью ласкала его.
Откинувшись сначала назад и замирая от удовольствия, Петр сел, попытался высвободиться, чтобы войти в Вайле, но та прочно завладела своей позицией, удерживая во рту плоть Петра и свободной рукой пресекая его попытки освободиться. Тогда, потеряв надежду на свое быстрое освобождение, он дотянулся до платья девушки, задрал его со спины и, наклонившись, кончиками пальцев снова проник в жаркое и влажное лоно. Через некоторое время Вайле приостановила движения своих губ, вздрогнула, подвинулась ближе к Петру, от чего его тянущиеся пальцы сразу же полностью погрузились внутрь ее тела, а подушечка большого пальца сильно надавила на анус. Движения девушки стали более беспорядочными, что не мешало им обоим идти к завершению этого безумного неистовства. И когда Петр почувствовал, как из его тела выплескивается небольшой фонтан, он, в экстазе, сжал свои пальцы, только потом поняв, что его большой палец провалился внутрь тела девушки и прижался к остальным, отделяемый от них тонкой перегородкой. Он почувствовал как всё тело Вайле затряслось, не обращая больше внимания на громкий скрип кровати, наверняка слышимый с улицы, с таким трепетом, которого он раньше никогда не видел. Когда Вайле перестало трясти, Петр испугался, что мог сделать ей больно и поспешил убрать все свои пальцы из тела своей любимой. Она слегка застонала, но уже через секунду с нежностью и благодарностью облизывала начинавшую поникать плоть Петра.
С улицы доносился скрип коромысла и глухие шлепки воды на землю.
глава 4. Алексей.
Когда, еще в первый вечер по приезду в городок, Пётр и Вайле, оставив Алексея одного, пошли погулять вдвоем, это вызвало в нем целую бурю протеста и ненависти. Ненависти не только к Петру, смеющего прикасаться к объекту его страсти, но и к Вайле, позволяющей ему делать это.
"Почему ты не прогонишь его? Почему позволяешь ему увести себя от меня? Кто тебе это разрешил? И прекрати, наконец, этот идиотский смех!"
Всё время, пока Пётр и Вайле отсутствовали, он сидел не шевелясь в тёмной комнате, подперев руками голову и смотрел перед собой. Кипящие с нем страсти были заключены в жесткую оболочку без права выхода наружу, но это только увеличивало его ненависть, желание отомстить не только Петру, но и Вайле. Когда они вернулись вместе с хозяйкой, Алексею было трудно выйти из этого оцепенения. Переговорив с хозяйкой, он почти силком забрал с собой Петра, не дав тому толком попрощаться с девушкой. По дороге в часть Пётр беспрестанно болтал, а его друг не проронил ни слова. Но Пётр, которого переполняло безудержное, не поддающееся словам счастье не обратил внимания на мрачное настроение Алексея.
"Расстроен, понятно, самолет пропал, от начальства попало, да тут еще из дома выгнали. В общаге он, наверно, года два не ночевал.
Хорошо, когда у тебя есть друг."
На утро, как всегда это бывает, страсти немного улеглись, но желания отступить, оставить Петра и Вайле в покое и наблюдать за их неожиданным счастьем не было. Алексей, с просветленной головой, сделал для себя некоторые выводы и наметил шаги по осуществлению задуманного.
Во-первых, он ясно это понял, что в компании их обоих Вайле предпочитает Петра, почему она делает это Алексей не понимал, но у него была надежда на то, что, если Петр на некоторое время исчезнет, то он сможет привлечь внимание к своей персоне. Поэтому Алексей постарался как можно быстрее организовать командировку Петра за самолетом, хотя в том не было такой срочной необходимости, так как сам двигатель не был еще готов.
Однако этот план не помог его создателю.
Алексей знал, что Вайле собирается устроить небольшое торжество, по случаю своего новоселья, и приказ на командировку Петру был весьма кстати - поезд на юг отходил рано вечером, и Петр должен был на нем уехать, так и не отметив новоселье.
После службы Алексей купил бутылку вина, букет цветов и как был, в форме, явился к Вайле.
- Добрый вечер. Это Вам. - он передал девушке цветы и поставил бутылку на стол. - А что Петра, еще нет?
На службе они встречались не каждый день и, потому этот вопрос был вполне естественным. Ни Вайле, ни Петр не могли знать, что именно Алексей настоял перед командиром части, чтобы сроки командировки Петра были передвинуты на более раннюю дату. Алексей думал, что чем раньше он сможет разлучить людей, которыми по отдельности он дорожил, но, которые вместе составляли пару, вызывающую у него только гнев, тем больше шансов у него будет, для того чтобы Вайле обратила на него то внимание, которого он заслуживал и ожидал. Ему не хотелось получить от нее мимолетное наслаждение, образ Вайле не вязался в его голове с образом любовницы, Алексею хотелось большего, а чего, он и сам пока не знал.
- Спасибо. Добрый вечер. Нет. Разве ты не знаешь, что Петя в командировку уехал?
- Когда? Сегодня? Как не кстати. Позвонил бы мне, я бы постарался что-нибудь придумать.
- Да, успел забежать на пару минут по пути на вокзал, предупредить.
- А-а-а. Ну, извини... Я тогда пойду.
- Нет, нет, подожди. Давай, все таки отметим мое новоселье.
- Да мне как-то неудобно.
- Нет, нет, без всяких разговоров. Я зря, что ли готовилась? Мне одной совсем будет грустно сидеть за столом. Петя надолго уехал, ты не знаешь?
"Лучше бы совсем не вернулся."
- Да, нет, как обычно - примерно на неделю.
- Долго. Жаль. Давай, открывай бутылку, а я буду накрывать на стол.
В молодости, Алексей долгое время стеснялся женщин и девушек. Когда другие парни, еще по двору, а потом и в училище, приходили поздно за полночь и возбужденно рассказывали о своих любовных приключениях, поцелуях, объятиях, или о вещах более серьезных, он внимательно прислушивался к их разговорам, запоминая все услышанное, но не подавая виду, что все это его интересует. Но это не могло его не интересовать! Алексей уже давно достиг того возраста, когда, под утро, к нему с небес спускалась прекрасная незнакомка, а трусы становились мокрыми от доброй порции семени. Там, в своих снах, он ухаживал за красавицами, кружил их под музыку вальса, целовался с ними, срывал одежду. На самом же деле, под солнцем, луной или электрическим освещением, Алексей становился робким и не мог связать и двух слов при встрече с девушками. Уши краснели, язык заплетался, ноги запинались и наступали на изящные туфельки, руки опрокидывали бокалы, заливая вином брюки, скатерти и платья его спутниц, ткань которых прилипала к женскому телу, выделяя все детали его рельефа.
Первый раз ему удалось познать радость близости с женщиной на практике, как раз на том самом заводе, куда Петр отправился теперь в командировку.
После рабочего дня он, смурной, сидел на берегу широкой реки, форма аккуратно была сложена рядом с ним. Пляж был полупустым, девичьи стайки щебетали то тут, то там, то и дело раздавался веселый смех. Но, увы - девчонки были не одни, везде их сопровождали юноши. Да он все равно не осмелился бы подойти к ним.
Погревшись на солнышке Алексей ушел купаться. Плавал долго, старательно заставляя устать свое тело. А когда вышел на берег, то, к своему удивлению, обнаружил лежащих рядом с его формой двух девушек.
- Здравствуйте, ничего, что мы рядом с Вами расположились?
- Да, нет, конечно. - он был в восторге от того, что девушки легли на песок возле него и хотел сказать что-нибудь еще, но не знал что, а потому лег лицом на песок, чтобы скрыть свое смущение. И, вместе с тем, Алексей противился такому неожиданному вторжению в его жизнь, словно предвидя возможные перемены.
"Уйдите, уйдите отсюда! Не надо меня мучить!"
Девушки смущенно шушукнулись, рассмеялись, прикрывая рот ладошкой.
- Извините, Вы не присмотрите за нашими вещами? Мы пойдем искупаемся. Извините, что мы не предлагаем пойти с нами - Вы только что из воды.
- Да, конечно. - Петр приподнял свое лицо с прилипшим к нему мокрым песком.
Девчонки опять хихикнули и убежали.
Алексей рассержено сел.
"Может уйти?" - он растерялся и не знал, что делать. С ним не было опытных в таких делах друзей, которые могли бы посоветовать или помочь в "раскрутке" разговора. - "Они-то бы свое не упустили!"
Мысль о том, что друзья не только не упустили бы своего, но и оставили бы его, Алексея, "на бобах" как-то не пришла его в голову.
Пока он размышлял на своими дальнейшими действиями, девушки вернулись обратно. Одна из них сняла резиновую шапочку, потрясла своими волосами, мокрыми на кончиках, и брызги долетели до его тела, заставив вздрогнуть.
- Ой, простите.
- Да, нет, ничего.
- Вы - местный?
- Да, нет, на практику приехал.
- Вот здорово, мы - тоже.
Действительно, от местных хохлушек эти две девушки заметно отличались. Это потом он узнал, что они приехали из Москвы, что обе они студентки и, что у них тоже практика. А пока что одна из них достала из своих вещей волейбольный мяч, насос и попросила Алексея накачать его.
Девушки выбрали это место на берегу, именно из-за того, что одна, более шустрая, обратила внимание на форму с голубыми петличками.
"Летчик. Как раз то, что надо. Давненько я не развлекалась. Молоденький, второй курс."
Когда он выходил из воды, блестя своим крепким телом ее аж истома охватила. Характеры подружек были разными. Одна - застенчивая, другая - более непосредственная, но первая, в отличии от застенчивости Алексея, умело прятала ее за веселым смехом, заставляя себя быть более свободной. Другая ставила вполне определенные цели перед знакомством с этим молоденьким летчиком-курсантом. У будущего конструктора не было поддержки, а потому его ответы и вопросы оставались сухими и скомканными. Ну, про свою службу он и не мог много рассказывать. Немножко схитрив, Алексей назвался летчиком-истребителем: пусть летать ему пришлось только чуть-чуть, зато он много общался с испытателями и знал их богатый опыт.
Ответы молодого человека вполне удовлетворили девушек, его замкнутость только еще больше разжигала желание.
Когда мяч был накачен, подружки пошли играть, сначала одни, но вдвоем играть в волейбол не совсем удобно, мяч постоянно падал, причем очень часто в сторону Алексея. В конце-концов "летчик" присоединился к девушкам. Общая игра увлекала, но он все равно больше смотрел не на мяч, а на женские тела, скрываемые купальниками. Внимательный девичий глаз отметил и эту заинтересованность. Улучшив момент, девушки незаметно шушукнулись между собой, когда Алексей ходил поднимать далеко улетевший в сторону мяч, после чего вскоре одна из них "подвернула" ногу, "захромала" и стала собираться домой.
Алексею стало снова неловко, возникшая было непосредственность снова исчезла, но оставшаяся девушка попросила его не покидать ее, позвала купаться. Плавали долго. И долго лежали рядом на песке. Девчонке удалось разговорить ее спутника. Она мало рассказывала о себе, больше задавала вопросы, внимательно слушала, и с каждой минутой разговор Алексея становился все более непринужденным. Пляж потихоньку пустел, солнце стало закатываться за горизонт.
Все произошло в близлежащем парке. Первый робкий поцелуй. Целая серия. Расстегнутые галифе. Лужайка, с пожухлой от жаркого солнца травой. Девушка, сидящая на нем.
На следующий день Алексей нетерпеливо ждал наступление вечера. Долго сидел в одиночестве на берегу, нервничал, покусывая ногти. Она пришла одна и, когда наступили сумерки их лужайка снова приняла неожиданных любовников на своей траве.
На третий день девушка не пришла. Только через неделю Алексей получил письмо, в котором она писала, что их отправили проходить практику в деревне, находящуюся слишком далеко от города, чтобы они могли встречаться, жаловалась на деревенскую скуку, хотя, если бы он внимательно осмотрел конверт, то обнаружил бы, что письмо отправлено из города. Никто ни куда не уезжал.
Но и без того он почувствовал себя собакой, которой повар бросил кусок хлеба, погладил по загривку, посмотрел как она жадно набросилась на него, усмехнулся, да и ушел по своим делам, начисто забыв о нем.
Неожиданный "отъезд" девушек выбил его из колеи. Всю практику он ходил смурной, обиженный, не обращая внимания на прекрасную половину человечества.
Вернувшись по осени в училище, Алексею, однажды, пришлось проболтаться о своем приключении. Его "рейтинг" моментально подскочил, и он был вынужден поддерживать свою репутацию. Познав прелесть обладания женщиной он стал уверенней чувствовать себя в жизни. Это помогло в учебе, но вновь сблизиться с какой-нибудь женщиной ему никак не удавалось - слишком самодовольным и уверенным в себе был его вид. До самого выпуска Алексей так и не мог понять в чем заключается ошибка его поведения и только выйдя из стен училища, приняв независимую позицию Алексею удавалось "подцепить" приглянувшуюся девушку и вместе с ней проводить свободные вечера. Первые годы своей полуслужбы-полуработы ему приходилось много раз переезжать с места на место, длительных и серъезных романов не завязывалось, да он и не хотел этого. Летом, в отпуске, на Южном берегу Крыма или на Черноморском побережье Кавказа он легко знакомился, проводил время в компании прелестной незнакомки и с легкостью расставался с ней, возвращаясь обратно.
Появление Вайле внезапно разрушило сложившуюся у него идиллию жизни. Уже несколько раз Алексею звонили бывшие подружки, приглашали в гости, недвусмысленно намекая на желание половой близости, но его либидо было настроено только на одну волну.
Они сели ужинать, чокнулись бокалами.
Вайле сразу выпила почти весь бокал, огорченная отъездом Петра, но потом, за весь вечер, не пригубила едва и половину первой дозы. Она не замкнулась в себе, не сидела насупившись, ожидая когда Алексей уйдет к себе домой, шутила и смеялась, подкладывала в тарелки салат, но мысли ее были далеко отсюда.
Потому, как иногда девушка отвечала не впопад на его вопросы, "змей-искуситель" увидел, что тех нескольких часов разлуки с Петром для Вайле недостаточно, для осуществления его планов. Надеясь на успех в один из следующих дней, Алексей не стал долго засиживаться у девушки, чтобы не вызвать ее невольное раздражение, попрощавшись задолго до того времени, которое Вайле определила для окончания застолья.
Алексей ушел, она осталась одна. Убрала со стола. Хозяйка должна была прийти только через два часа. Вайле хотела дождаться ее, чтобы угостить своими творениями, посидеть вместе, поговорить. На улице темнело, сумерки забрались в дом. Она опять почувствовала себя одиноко и тоскливо.
На следующий вечер история повторилась снова. Алексей пришел, они поужинали, поговорили, но когда он предложил пойти погулять, Вайле деликатно отказалась. Ей было неприятно сидеть дома в одиночестве, но идти гулять вместе с Алексеем, не казалось ей лучшим решением. Она оставалась непреклонной.
Алексей не настаивал, боясь вызвать устойчивую неприязнь. Он продолжал каждый вечер навещать Вайле на ее новой квартире, но положение дел не менялось. Уровень вина, в принесенной им в первый же вечер бутылке, слишком медленно опускался вниз. И не смотря на звонкий девичий смех, ее глаза оставались грустными-грустными.
Наоборот, когда Петр вернулся из своей командировки, пусть она не смеялась так часто, но какой радостью и счастьем светились ее глаза! Вечерами их можно было встретить прогуливающимися вместе по улочкам или сидящими на берегу реки. Лицезрение их счастья, было невыносимо больно для Алексея.
Итак, первый вариант провалился. Необходимо было найти новое решение.
Особого выбора не было. Несколько вечеров он раздумывал, потом взял чистый лист бумаги, ручку в левую руку и стал писать. Петр был его лучшим другом, он много раз подставлял свое плечо, чтобы помочь Алексею, и сам Алексей также старался помочь Петру, когда в этом была необходимость, но сейчас все это осталось в прошлом. Он был бы рад не предавать своего друга, только охватившая его страсть смотрела на это по-другому.
Через насколько дней в коллегии НКВД прочитали пришедшее по почте письмо:
"Спешу уведомить Вас, что летчик-испытатель Сызранцев Петр Матвеевич, в/ч 52788 вступил в контакт с врагами трудового народа и сознательно допустил аварию вверенного ему опытного образца самолета. Кроме того, будучи задержанным при попытке скрыть следы своего преступления, организовал побег других заключенных из-под стражи".