Петька лежал в своей постели и, глядя перед собой – тиская пальцами полустоячий членик, мысленно перебирал «варианты мести»... Гулять вечером Петьку не отпустили, и Артём с Мишкой напрасно прождали его у калитки почти целый час... от ужина Петька отказался сам, чувствуя себя «униженным и оскорблённым»... спать, было еще рано, но Петька улёгся «из принципа», и вот – он лежал в своей постели и, глядя перед собой, думал о сатисфакции. И хотя слова такого – «сатисфакция» – Петька не знал, но оно очень точно отражало ход его мыслей... Дело в том, что вечером Петьку пороли, причем пороли ни в фигуральном, а в самом, что ни на есть буквальном смысле, и порол его ни кто иной, как родной папаша. Петька вырывался, кричал... он просил прощения и обещал «никогда-никогда такого не делать», но всё было тщетно – ремень, раз за разом опускался на Петькину задницу, и остановить это было никак нельзя, – лёжа в постели, Петька снова и снова прокручивал в голове все детали порки, и сердце его сжималось от обиды... Как ему, Петьке, отец сказал? «Если... – сказал отец, – я еще хоть раз услышу на тебя жалобу...» И еще спросил: «Ты слышишь меня?» – словно вдруг усомнился в способности Петьки слышать... а Петька – что? А Петька, всхлипывая, отозвался: «Слышу...» И дальше... дальше, устав удерживать вырывающегося Петьку, отец отбросил ремень в сторону и, отпуская Петьку, Петьке сказал: «Еще хоть одна жалоба, и всё – отвезу тебя в детский дом! Хватит! Нормального языка ты не понимаешь – ни русского, ни английского... никакого!» А что он, Петька? А он – не отозвался... а чего было отзываться? Отвезти Петьку в детский дом отец обещал каждый раз, когда порол, а порол отец Петьку, как минимум, дважды в месяц... Конечно, русский язык Петька понимал – это отец явно преувеличивал. А что касается языка английского... во-первых, отец не знал английский язык сам, и нечего было этим корить Петьку – тыкать ему в глаза... а во-вторых, тема английского языка тоже была связана с поркой, и потому отец про английский вспомнил... специально вспомнил, потому, как предпоследний раз Петьку он порол в конце мая, и порол его как раз за то, что он, Петька, по английскому языку остался «на осень», – отца вызывали в школу и там, в его присутствии, Петьке по английскому языку давали на всё лето задание. Вернувшись домой, отец взял ремень, и... это была порка «за учебу». Предпоследняя порка.
Да, «за учёбу» – это была предпоследняя порка... А последняя порка была две недели назад – «за алюминий»: Петька и два его друга, Артём и Мишка, скоммуниздили – или, оперируя новейшими понятиями, приватизировали, что сути не меняло, поскольку и то и другое обозначало банальное воровство – у тетки Полины «кухонные принадлежности»: все кастрюли, три сковородки, две кружки, а также вилки, ложки и два ножа и, пока тётка Полина торговала на рынке семечками, всё это сдали хмурому дядьке, принимающему «цветной металл». Дядька, которого все почему-то звали Сэмом, приезжал раз в неделю на стареньком грузовике, и пацаны тащили ему всё, что им, пацанам, за неделю удавалось собрать либо удачно приватизировать. В обмен на «цветной металл» дядька давал пацанам немного денег, и пацаны себя чувствовали олигархами – не хуже рыжего... масштабы, конечно, были не те, и даже совсем не те, но в основе лежал один и тот же принцип: что-либо найди либо что-то укради и сдай дяде Сэму, который даст за это немножко денег... Когда тётка Полина вернулась с рынка, голодная и злая, потому что семечки в тот день у неё почти не покупали, оказалось, что готовить обед ей не в чем – и не в чем готовить, и нечем есть то, что было в холодильнике. Тётка Полина сначала опешила, а затем быстро провела расследование. Соседка – плохо видящая бабка Дроздиха, богомолка и первая на улице сплетница, через улицу жившая напротив – тут же поведала тётке Полине, что «видела своими глазами» в её дворе Петьку и еще двух пацанов, которые всю кухонную утварь сгребали в мешок. Дальше было, как говорится, делом техники... и уже вечером отец порол Петьку «за алюминий», а когда выяснилось, что тётке Полине нужно каким-то образом возмещать убыток, Петька «сдал» Артёма и Мишку, справедливо рассудив, что он один отдуваться на благо тетке Полине не должен. Две сковородки, которые дядя Сэм почему-то не взял и которые за ненадобностью Мишка тут же выбросил в кусты, Артём принес сразу. И еще Артём принес кастрюлю и две новенькие кружки, которые дала ему мать, предварительно навешав ему, Артёму, тумаков. Мишка в качестве возмещения материального убытка, причиненного тётке Полине, принес две кастрюли, при этом большую кастрюлю он без спроса взял дома, а маленькую позаимствовал у соседей. А Петькин отец отнёс тётке Полине два ножа, несколько вилок и несколько ложек, а также свои извинения; в качестве морального удовлетворения прилагались Петькины вопли, которыми тётка Полина в течение получаса могла наслаждаться из-за забора...
Да, «за алюминий» – это была последняя порка... А сегодня Петьку пороли «за секс», причем снова здесь не обошлось без тётки Полины... у-у-у! – при одной только мысли о тётке Полине у Петьки сами собой сжимались кулаки, – у-у-у... Неделю назад Петька узнал, что к ним приезжает из Москвы Лерка – Петькина сводная двоюродная сестра. Лерке было пятнадцать лет, и она уже приезжала зимой – погостить, и тогда же, в тот зимний приезд, Петьке она очень не понравилась. Во-первых, как объяснил Петька друзьям, Артёму и Мишке, «с ней даже не о чем поговорить», а во-вторых, приехав из Москвы, она постоянно давала Петьке понять, что она «не такая, как все», – от Лерки за версту несло снобизмом, и когда она уехала, Петька вынес вердикт: «Дура набитая!» И вот – неделю назад тётя Лида сказала, что к ним снова «приезжает погостить Лерочка», и Петька поначалу сморщился, как от зубной боли: опять эта дура будет корчить из себя «не такую, как все». А потом Петьке неожиданно пришла в голову мысль... и мысль эта показалась Петьке очень даже интересной – он вдруг подумал, что Лерку надо проверить, «такая» она или «не такая». В глубине сада стоял летний душ – небольшая, сколоченная из досок кабинка, на крыше которой находился выкрашенный в черный цвет большой бак для воды; летом вода нагревалась от солнца, и вечером в душе по очереди мылись все: и мать – тётя Лида, и отец, и сам Петька. Частенько Петька приглашал помыться Мишку, и тогда они, Петька и Мишка, мылись в душе вдвоём – мылись, как правило, до тех пор, пока не кончалась в баке вода. И Лерка, когда приедет, тоже будет мыться в этом душе... куда ж она, дура, денется? А значит... значит – если просверлить в стенке душа дырочку, то, когда Лерка пойдёт в душ, можно будет запросто проверить, есть у неё «что-то особенное» или «ничего особенного нет»; мысль эта – проверить Лерку – Петьке необычайно понравилась, и он тут же стал готовиться к приезду двоюродной сестры – пятнадцатилетней Леры.
Дырку они с Мишкой сверлить не стали, а расковыряли ножиком маленькое отверстие на стыке досок, и получилось очень даже неплохо: они по очереди заходили в душ – «пристреливали глаз», и оба остались довольны. Теперь дело было за Леркой... Лерка приехала в обед, день был жаркий, и, когда солнце стало клониться к закату, Лерка отправилась в душ – «смыть дорожную пыль и вообще освежиться», как она сама выразилась. Лерка еще не успела дойти до кабинки, а Петька уже был у Мишки:
- Давай! Быстро! Она мыться пошла – айда посмотрим!
А поскольку Мишку дважды звать не пришлось, то уже буквально через три минуты они были у душа. В душе журчала вода... и первым, поскольку всё-таки это была его сестра, приложил глаз к дырке Петька. Видно было не очень хорошо, но Петька всё ж таки рассмотрел кусок толстой Леркиной задницы и, немного полюбовавшись на этот кусок, уступил место Мишке. Приоткрыв рот и закрыв один глаз, Мишка какое-то время смотрел тоже... видно было не