Был канун Нового Года. Горстка студентов-пятикурсников, вместе с профессором, проклинали злодейку-судьбу, которая назначила экзамен на столь неподходящий день. Злодейка сидела в паре метров от меня — звали ее Катя. Она была старостой нашей группы, представляла студентов в большом ученом совете, была членом всех общественных организаций, действующих в университете, включая церковную десятку, расположившейся на территории Университета часовенки, и исключая БББ. Мне даже не пришло в голову спросить, какого черта она это сделала. Во-первых, объяснять такие вещи она считала ниже своего достоинства, во-вторых, мы с ней не разговаривали со второго курса.

Если посмотреть со стороны, то в этом не было ничего удивительного. О чем эта запредельно правильная девочка, делающая отличную общественную и профессиональную карьеру, могла говорить с лидером Братства Буянящих Безбожников. и первым распиздяем факультета? Наша тусовка была университетским проклятием. Когда-то, мы объединились для борьбы с хватким попиком, сколотившим на пустом месте приход и за месяц отстроившим церквушку на месте хоккейной коробки. Повоевали немного, а потом, как и положено студентам, продолжили бухать и трахаться, только теперь в немного более организованном порядке. Осталось нас к описанному моменту десятка полтора, и называли нас теперь чаще Банда Блядствующих Безбожников. Нравы в нашем Университете, в те времена, были демократические, но ханжества и тогда хватало. Как обычно бывает, отличников, вроде меня, не трогали, но, например, Машку терзали по-черному.

До тех пор пока на вручении очередной идиотской грамоты, я лично не попросил ректора, который тогда еще возлагал на меня какие-то надежды, защитить мою жену. Женой мне Машка, конечно не была, но раз у меня была липовая справка, позволяющая ночевать в ее комнате в общежитии, то я, вроде как, считался мужем. Комнатушку она делила с еще одной нашей девчонкой — Танькой. К этому времени, мы выкинули унылые жестяные кровати и комната превратилась в большой надувной сексодром с холодильником у двери, полкой со всяким фотобарахлом, и идеально белыми стенами. Машка не была гордостью факультета, но она была отличным фотографом и иногда ей удавалось добыть немного денег из изображений наших голых задниц.

А если не со стороны, а из самого что ни на есть нутра подходить, то общаться мы Катей перестали с тех пор, как подарил я ей как-то связку анальных шариков, а она нацепила ее на шею вместо ожерелья и так ходила дня три, пока ей кто-то не объяснил, что это такое. Шарики то, я купил, конечно, для Машки, но у Кати в тот день что-то переклинило в голове и она решила подарить мне Библию. Ну а я ей анальные шарики подарил. Забавно было.

Вернемся, впрочем, к экзамену. Катя тонула. Вместе с красным дипломом и блестящим стартом карьеры. На последнем своем экзамене тонула. Разозлила экзаменатора – пошел на принцип, дело житейское. Решишь – пять, не решишь — три, вот и весь разговор. И задача, насколько я видел, была не такая уж и сложная, но заблудилась отличница в трех соснах.

Мне ее было не жаль. Считал я ее стервой, так как была она студентом новой формации, пихалась локтями со страшной силой, вперед лезла все время. Нам с Машкой все время пыталась подгадить. Заявление в ментовку написала, когда кто-то у дверей часовни нагадил. Поэтому сдал я экзамен и со спокойной совестью пошел отлить. Уже у дверей меня нагнала Катя, была она в полном отчаянии, но лезть в мужской туалет не решилась и потащила меня в женский. Кроме нас в туалете никого не было, все нормальные женщины давным-давно по домам салаты строгали. В-общем, она хотела чтобы я решил задачу, а я брякнул, что мне для этого мозговую активность минетом надо простимулировать. На самом деле, это я так пошутил. Думал, что она откажется, скандалить будет. А она, не говоря ни слова, встала на колени, расстегнула мне ширинку и принялась за дело.

Мастером минета, она, конечно, не была, но был у нее какой-то здоровый инстинкт: все, что она делала — она делала основательно. И здесь она запихала в свой рот все, что поместилось, включая яйца, и принялась сосать изо всех сил. Если бы она стала аккуратно пристраиваться к моему члену с разных сторон, пробовать так и этак, мяться и жаться — я бы ушел. А так я просто обалдел и начал рассказывать решение задачи. Она почти сразу прекратила сосать. Видно было, что она все уже поняла, сейчас выплюнет член и уйдет. Однако, она постояла постояла и продолжила трудиться. Аппарат мой, к тому времени, уже встал во весь свой рост, войдя Кате глубоко в горло. Катя обняла мои ноги и начала мотать головой с энтузиазмом дятла. Я кончил ей в горло, а она даже не закашлялась. Только замерла, глядя на дверь.

Судя по вспышкам за спиной мы стали жертвами доморощенной папарацци. Машка стояла в проеме двери с фотоаппаратом в руках и улыбалась. Я быстро отступил в сторону и застегнул ширинку. Катя, пыталась что-то говорить, не вставая с колен, но понять ее было невозможно. Отчасти из-за стресса, отчасти из-за горлового массажа, ее речь утратила всякую внятность. «Не видишь, нам надо поговорить о своем, о девичьем», — сказала Машка, освободив проход к двери. Я вышел из туалета и пошел по длинному коридору. Подруга нагнала меня уже в тот момент, когда я выходил на улицу, Для меня были инструкции: купить ящик шампанского и не появляться в общаге до 11 вечера. Разглядывая выданную мне, весьма существенную, по студенческим меркам, сумму, я не сдержался, и прямо спросил о ее происхождении. «От анонимного спонсора», — спокойно сказала она. Я сплюнул и пошел искать приличное шампанское.

За студенческие годы мы выработали своеобразный ритуал встречи Нового Года. Мы с Машкой, наряженные Дедом Морозом и Снегурочкой, обходили комнаты где жили наши друзья, членов БББ цепляли за руки, а всем остальным дарили подарки, главным образом порнографические открытки. Цепочкой мы шли кругом по 3 и 4 этажу, до пресловутой 423 комнаты, где нас должен был ждать ящик охлажденного полусладкого шампанского, ведро крема и сексодром. Теперь вечный изъян этого плана был исправлен – шампанского было вдоволь.

Ровно в 11 я приоткрыл дверь комнаты 423, и разом потерял способность соображать. Прямо перед моим носом, в крошечном коридорчике, образованном выступающей дверью туалета, стояла на карачках Катя. «Что это?», — тихо сказал я. «Северный олень», — ответила Машка. Куда Санта-Клаусу без оленя? Действительно на Катиной голове были закреплены маленькие серебристые рожки, на шею было одето что-то вроде поводка, довершали картину наколенники и налокотники. Впрочем, нет. Еще хвостик. Маленький олений хвостик. Я пригляделся внимательно, и понял, что это, на самом деле, последний из гирлянды анальных шариков, подаренных Катерине три года назад. Странно, а я думал, что она их давным-давно выкинула…

Я еле сдержался, чтобы на вытащить пару шариков из Кати немедленно. Да уж, работа Машкой и Танькой была проделана колоссальная. Идеально выбритая белая промежность с розовой полоской посредине. Маникюр. Яркий, даже я бы сказал, броский макияж. Даже осточертевшую уже всем Катину косу она переплела как-то по-особому, с серебристым серпантином вперемешку. Машкин костюм я уже видел, она мерила его каждый день весь последний месяц. Голубая шубейка по пояс с опушкой, бутафорская диадема и туфельки. Длина шубейки была подобрана так, что при любом наклоне или ином движении, роскошная, с сильно развитыми половыми губами и большим красивым клитором, Машкина пизда была видна всем желающим. Мне же выдали ватную бороду, колпак и куртку Санта-Клауса, а также красные сапожки. Трусы и брюки мне не полагались. Танька оделась под зайчика — трогательные ушки и три крошечных комочка голубого пуха: два на груди, один на попе.

Убедившись, что все в сборе, Машка шлепнула Катю по ягодицам и та часто засеменила в сторону коридора. Ну и я за ней. Девчонки замыкали процессию. Я постучал в дверь соседней комнаты — наших там не было, но с соседями надо дружить. Впрочем, сейчас студентки были откровенно напуганы странным визитом студенческой активистки. Машка достала из моего мешка пару картинок с изображением гордого испанского мачо — подарок хозяевам. В ответ нам, конечно, налили, но задержаться не предложили. Подцепив по дороге двух наших девушек: одна изображала рокершу в кожаных трусах, а другая дикарку в набедренной повязке, мы спустились по лестнице на третий этаж. Здесь жили парни, и они нам были рады. Кто-то вежливо попросил разрешения вытянуть пару анальных шариков, кто-то попытался украсть нашу дикарку. Так мы дошли до последней комнаты на этаже. Там жил Нконо. Здоровый парень из Того. Вообще-то, по правилам, иностранцев у нас селили в отдельном корпусе, но из каждого правила есть исключения. Таким исключением и был Нконо, знавший русский язык лучше чем любой из нас. Как говорил он сам: «Лучше на свободе без душа, чем в гетто с душем и охраной». Ебарь Нконо был знатный. Зашли мы к нему в гости, поздоровались, полезла Танька за открытками, а мужских, то есть с бабами — нет, кончились. Нконо, приуныл, а Машка и говорит: «Не хочешь, мол, Катьку трахнуть?» Он аж обалдел от радости.

Катя вопросительно посмотрела на меня. Меня поразил ее взгляд: в нем не было отчаяния или страха, напротив, он был полон какого-то внутреннего спокойствия. Я кивнул. «Смажь мне попу, пожалуйста», — она говорила так спокойно, как будто речь шла о какой-то обыденной, бытовой мелочи. «Нконо, в…», — Катя осеклась, пытаясь найти вежливый синоним для свой пизды: «письку не надо, ради Бога». Эта детская «писька» из уста двадцатидвухлетней девушки звучала трогательно и нелепо, одновременно. Я встал на одно колено и зацепил двумя пальцами внешний шарик. Он был чуть теплый. Я начал тянуть его на себя, розовое колечко анального отверстия начало растягиваться, на фоне полупрозрачного шарика, кожа девушки казалась сделанной из бархата. Удивительно, но сфинктер был хорошо разработан и движение шариков, судя по поведению Кати, не доставляло ей дискомфорта. Напротив, она потянулась ко мне всем телом, как ласковая домашняя кошка. Машка присела рядом со мной, широко раздвинув ноги. Я провел двумя пальцами по ее клитору и буквально зачерпнул текущий из нее сок. После анальных шариков сфинктер Кати сомкнулся полностью, но он не был напряжен. Мой, увлажненный Машкиными соками, палец, вошел в него с легкостью, и я сделал насколько разминающих круговых движений, Катя повторяла их всем телом, пытаясь усилить приятные ощущения.

Нконо уже стоял рядом, его обрезанный член представлялся мне каком-то огромным кондитерским изделием. И этот запах. Мне не хотелось уступать ему место, но это был Нконо. Он не был моим близким другом, уж очень скептически смотрел он на мою эксцентричность, а вот Машка была к нему неравнодушна. Когда мы ссорились, она всегда шла трахаться именно с ним. Как она любила говорить: «Со своими — не измена! А тебе подлецу надо показательно изменять время от времени». Подождав, для приличия, минут 40, я шел в таких случаях к Нконо и мы втроем курили травку. БББ и держался на том, что дружбу мы с Машкой ценили выше любви. Любви. А передо мной раком стояла всего лишь белобрысая фригидная дура. Я встал и спокойно смотрел как толстый черный член буравит Катину попку. Туда — обратно. Глядя на Нконо, я думал о том, почему он нравился Машке. Он не суетился, не искал лучшую позицию, не шарил руками, пытаясь найти какую-нибудь волшебную точку. Он просто делал свое дело, великодушно позволяя Кате подстраиваться под его стать и темп.

Он и кончил-то как-то между делом, хотя и с явным удовольствием. Кончила ли Катя? Не знаю. Тогда я посчитал, что нет. Многие женщины, из тех, что я знал, вообще, не кончали от чистого анала. А потом я понял, что не встречал человека маскировавшего свои чувства лучше чем она. В тот момент, меня гораздо больше поразило то как уверенно и спокойно запихивала она шарики а широко раскрытое и обильно смоченное спермой отверстие. Меня не удивило то какой чистой была Катя внутри, все наши девчонки готовились к Новому Году довольно тщательно, в смысле гигиены.

Мы без приключений завершили свое турне, побросали в карнавальные костюмы в кучу, и начали готовиться к бою курантов. Целью этой игры было сделать фрикцию с каждым ударом и кончить на последнем. В нашей компании девушки выбирали кавалеров, которых, обычно, было больше. Лишние вынуждены были, в этот момент, ограничиться оральным сексом. Все быстро разбивались на пары. Машка обняла Катю, прижала к себе и они выставили передо мной две милые попки. Пора было начинать, а я не знал, что делать. Хорошо хоть хуй стоял. Я потянулся к Машке и увидел, как она показывает на Катю своей свободной рукой, пришлось сдвинуться к ней, а кто-то из ребят пристроился за Машкой. Я резко вошел в Катю и понял, что она девственница. К счастью она не была слишком уж сухой. Я мчался как Бен Джонсон, и кончил с двенадцатым ударом. Хорошо с одиннадцатым или с десятым. С двенадцатым я крикнул: «Д-а-а-а!» Тогда мне показалось, что я понял зачем мы остановились у комнаты Нконо, который хорошо размял и меня и Катю.

У нас не было бокалов. Мы пили шампанское из горла, из пупков, любовных треугольников и ладоней. Ели один кусок крема на двоих в страстном поцелуе, или топили его между половых губ, а потом вылизывали сладкий сок до последней капли. Я лакал шампанское с привкусом Катиной крови и своей спермы, когда ее потряс первый в жизни оргазм. Он был глубже, чем все, что я мог себе представить. Я сжимал ее бедра из всех сил, чтобы не потерять контакт языка в ее клитором. Потом она села мне на лицо, чтобы я мод допить чашу до дна, а Машка прыгала на моем члене как сумасшедшая. Потом кто-то делал мне минет и опять скакал на мне. Кажется уже Танька. А Катя все не хотела прерывать этот бесконечный куни. Потом я с кем-то из ребят, делал Машке двойное проникновение.

Я был внизу и Машка целовала меня взасос. Машка любила секс втроем. Любила когда твердые мужские члены прутся о тонкую перегородку с разных сторон. Софиты светили так ярко, что наши ладони, уши и, может быть даже члены, просвечивали насквозь. Свет лился на нас со всех сторон, мы ощущали себя в центре огромного мира. Помню мы втроем занимались любовью в позиция 699 и я никак не успевал справиться с четырьмя жаркими дырками, пока не ввел в каждую указательный или большой палец и не начал играть на удивительном музыкальном инструменте. На фоне Машкиного меццо-сопрано, Катя выводила мелодию любви, а я помогал им свои языком. Обессилев мы играли в различные игры. Девочки угадывали нас на ощупь, а мы их на вкус. Потом, когда осязать было уже нечего, они закрывали глаза, садились на бутылки из под шампанского, и, сжимая мышцы влагалища, пытались их поднять. Машка одолела полупустую бутылку, и перевернулась, держа ее половину в себе. Мы вертели бутылку, запихивая ее все глубже, и девушка кончала раз за разом. Я достал бутылку, и в ярком свете ламп, рассматривал этот удивительный, содрогающийся, широко раскрытый розовый бокал с прозрачным нектаром внутри. Потом он начал закрываться, и мы с Катей по очереди пили напиток любви, вкуснее которого нет на свете. Мы целовались до упаду, удерживая подруг на весу всеми подручными средствами. Потеряли ощущение времени и пространства, и один за другим падали без сил, в объятия друг друга, выжав себя до последней капли.

Проснулись мы от грохота выбитой двери. Нашу троицу ментам пришлось буквально разрывать на части, так уж мы были склеены сахаром и спермой. Кожа, волосы — с ног до головы. Внешне мы напоминали каких-то дикарей из Новой Гвинеи. По ногам Кати шли кровавые разводы. К Машкиной спине прилипла этикетка от шампанского. Наши лица были покрыты пятнами помады различных оттенков. Какой-то доброхот принес Кате куртку, но она отдала ее Машке, догадываясь что саму ее без одежды не оставят. Мне после короткой перебранки принесли джинсы. Уже в наручниках, меня тычками вывели в коридор. Там, к счастью для меня и Машки, было полно народу: комендант, какие то люди из ректората, несчастный замдекана по общежитиям и куча разбуженных студентов и студенток. Суда Линча я счастливо избежал, и уже у лестницы встретился глазами с насмешливым взглядом Нконо. Тот мотнул головой и я заметил нашего попика, стоящего в небольшой нише у кухни с безумными глазами. Ситуация начала проясняться.

В сотне метров от общаг располагалась «мусорка», так мы называли опорный пункт охраны порядка, N-ского отделения милиции, политкорректно вынесенного с территории студенческого городка в разгар перестройки. Говорят, что тогда наш Университет был в авангарде демократии, а многочисленные атавизмы студенческого самоуправления сохранялись вплоть до отставки старого ректора, которая состоялась примерно через год после описываемых нами событий. Туда нас всех и повели. Как это обычно бывает, аукцион начался с предложения дать нам лет по 10 за похищение человека и изнасилование, однако «жертва» защищала нас с таким отчаянием, что постепенно ставки упали до хулиганства и притоносодержательства, а кончилось все каким-то полумифическим распространением порнографических материалов. Постепенно всех наших выпустили, следователь уехал, ментовка опустела: я сидел в обезьяннике, Машка в единственной из сохранившихся камер, а у стола дежурного стояла Катя, которая принесла нам пожрать, мокрые салфетки и что-то из одежды. Она долго препиралась с придурковатым сержантом, но передать нам еду ей так и не разрешили.

Пара ментов, оставшихся на ночное дежурство, продолжала праздновать Новый Год. Они выпили бутылку водки, закусили нашим обедом и ушли в коридор, где размещался туалет типа очко и камера где сидела Машка. Минут через пять они вернулись уже втроем. Видок у Машки был еще тот. Или в отместку за вызов утром 1 января, или чтобы представить нас в самом негативном свете, а может быть просто по бессмысленной злобе, никого из нас за весь этот день так и не довели до умывальника. Даже у меня чесалось абсолютно все. Для нежной Машкиной кожи это была настоящая пытка. Я не говорю про моральный аспект – выглядела моя подруга так, будто прожила на вокзале месяца два. Слипшиеся всклоченные волосы, лицо в пятнах спермы, помады и крема. Над короткими зимними сапожками, на пару ладоней не достававшими до нижнего края удлиненной белой куртки спортивного покроя, виднелись грязные колени. Я вспомнил наше шествие от общаги до опопа, в хлопьях мокрого снега, и поежился.

Между тем сержант протянул Машке стакан водки и сказал, что-то скабрезное. Та, обильно смочила ей ладонь, и начала тереть лицо. Ментам это не понравилась. Сержант закурил, и глубокомысленно произнес: «Ты, что шлюха бомжацкая про себя думаешь? Думаешь, что ебальник свой отмоешь, намажешься и дальше будешь тут жопой крутить? Хуюшки! Из универа тебя выпиздят, пить дать, из общаги, тем более. Кому ты блядь нужна? На панель пойдешь — и туда сейчас рекомендация нужна. Вот мы с Серегой тебе ее и сделаем. Проверим тебя в деле и сделаем.» Машка промолчала, и это было на нее совсем не похоже. «Мне нужна», – со злобой ответил я: «Пальцем тронете, сдохнете, пидоры. Или на кичу сядете». Сержант встал и подошел к решетке: «Ты кто? Обезьяна, ты – макака недоделанная. Не я – ты на киче сдохнешь, тебя там через неделю на перо посадят. Я по понятиям живу, место свое знаю. А ты мудак обдристанный». Он повернулся ко мне спиной и направился к Машке.

По тому как спокойно встала Машка я понял, что сначала будет немного карате, а потом пиздец. Вместо того чтобы тупо лягнуть сержанта в колено, наша доморощенная каратистка, продемонстрировала что-то вроде маваши, пытаясь стукнуть сержанта по голове. Увы, он чуть присел, поймал ее ногу на плечо, и тут же воткнул кисть левой руки ей между ног. Машка взвизгнула и как-то неуверенно заскулила. Теперь она висела на закинутом на плечо мента колене, и, в шпагате, тянулась другой ногой к полу. Хорошо хоть, что растяжка у Машки была, что надо. Сержант сделал резкое движение, погруженной в Машкино влагалище кистью, потом еще. Машка дергалась как кукла марионетка. Я оторопело смотрел из-за решетки на то, как мент подобрал большой палец и ввел в Машку всю ладонь. Его напарник ухватился за Машкину куртку и начал стягивать ее через голову, Машкино лицо было закрыто, руки были где-то в комке одежды. Только между лобком и пупком происходило какое-то шевеление, сопровождающееся стоном жертвы, переходящим в крик боли. Наконец, менту далось сжать кисть в кулак и он с силой ткнул его вперед, достигнув матки: теперь Машка вопила на переставая, а он наносил удар за ударом.

Кулак был так велик, что все, что происходило внутри, отражалось на животе девушки. Между тем, куртка уже валялась на полу, а ментенок приспосабливал к задержанной наручники. Сопротивляться она уже не могла, крик перешел в животное рычание – Машка кончала. Мент засмеялся и вырвал из нее кулак. Он был вымазан кровью. Я видел Машкину пизду миллион раз, в самых разных состояниях, сам мог растянуть ее до предела, но то, что произошло сейчас было за гранью. Тут и там были видны тонкие полоски разрывов из которых каплями сочилась кровь.

Ее бросили на спину на стол, как черепаху, чуть придерживая рукой за грудь, когда она начинала подергиваться, пытаясь перевернуться. Младший из ментов уже был без штанов. Он подошел к ней сзади, раздвинул ноги и ткнулся в огромную Машкину дыру. Сержант засмеялся. Насильник смутился и начал запихивать палец в анальное отверстие, после долгой борьбы, ему это, по видимому, удалось, но пока он возился, у него упал член. С серьезным видом он обошел стол кругом и вложил член в открытый Машкин рот.

Раздался страшный вопль. Минутой раньше, Машка тоже кричала страшно, но не так безнадежно. В болевом шоке мент схватился за девчонку, стащил ее со стола, пытаясь освободиться, и потерял сознание. От неожиданности сержант отскочил назад и оказался в шаге от обезьянника. Мне удалось просунуть скованные руки между прутьями решетки и зацепить его наручниками за шею. Мы оба упали на пол и наручники впились в его горло. Я тянул изо всех сил. Он хрипел и сучил ногами. «Отпусти его, нахрен, убьешь же!», – почти визжала Машка. Скорее по привычке, я выполнил ее просьбу. Освободившийся мент сперва дважды ударил меня ботинком по кистям рук, а потом в голову.

Пришел в себя я уже в больнице. Кисти рук были в гипсе, голова зашита и забинтована. Тошнило. Рядом на стуле сидела Катя и что-то читала. Выяснилось, что Машка тоже лежит в нашей больнице. Нас бы, наверное, забили до смерти, если бы не Катя. Она твердо решила дожидаться нашего освобождения на ступеньках «мусорки», и сидела там до тех пор, пока, не услышав все эти жуткие вопли, не побежала в отделение. Там она сумела как-то разбудить дежурного. Капитан знал и меня, и Машку. Двоих своих придурков он знал еще лучше. Когда приехал наряд, то я, Машка и сопляк были без сознания, а сержант сидел, пьяный в соплю, с пистолетом и никак не мог решить, что лучше: застрелиться или добить раненых и спрятать трупы.

История получила огласку и наше исключение из института стало неизбежным. Ректор искренне хотел помочь нам, и сделал это с мастерством опытного администратора. Кого-то отпустили в академический отпуск, а остальным предложили досрочно защитить диплом. Пока я валялся в больнице, Катя не только написала свой диплом, но и скомпоновала мой, из хлама валявшегося в моем компьютере. Защита проходила в маленькой аудитории, я был еще в гипсе, и мой доклад, со стороны выглядел, наверное, весьма комично. Мы сидели втроем в маленьком кафе и пили кофе с коньяком. Мы с Машкой налегали на коньяк, а Катя на кофе. Удивительно, но мы с Машкой никогда раньше не говорили о своем будущем. Студенческая жизнь казалось вечной. И вот она неожиданно закончилась. Катя рассказывала о аспирантуре в Голландии для себя и для меня, о том, что Машка поедет как моя жена. Но у меня были другие планы.

Я завязал с биохимией и уехал в другой город, изучал философию и историю, работал журналистом и продолжал бороться против всего на свете. Девочки осели в Нидерландах, быстро получили гражданство, Катя защитилась, преподавала, потом работала в крупной корпорации, Машка стала фотохудожником. Они переезжали пару раз с места на место, и тогда, возвращаясь изредка в родительский дом, я находил там письмо с новым адресом и короткой припиской: «Тебя тут всегда ждут!»

Однажды я застрял в Европе после большой демонстрации антиглобалистов. Билетов на самолет не было и я оказался в автобусе с ватагой веселых голландцев, выскочивших, невзначай, из книжки Шарля де Костера. Под потолком вился сладкий дымок, я откинулся на сидении и достал из кармана затертое письмо. В Амстердаме – зашел в сексшоп за подарками, сел в местный поезд и вскоре оказался в благополучном пригороде. На стоянке велосипедов я выбрал не слишком броскую модель, с не слишком прочным замком, и, полагаюсь на интуицию, двинулся к цели. Я никуда не торопился, поэтому дом нашел сразу. Ограды не было. Просто подошел к стеклянной двери и нажал на кнопку. Мальчик лет семи встал к двери стой стороны и что-то сказал по-голландски. Я пожал плечами. Мой юный собеседник помотал головой и попытался что-то объяснить мне на пальцах. Очевидно, считал глухонемых нищих, посетивших этот квартал за отчетный период. Потом посмотрел на меня недетским пристальны взглядом и открыл дверь.

Достаточно было взглянуть на белые стены, чтобы понять, что я попал по адресу: здесь жила Машка. «Папа Катя и мама Маша на работе», – сказал ребенок по-русски. Не то, что я этого не ожидал, но все-таки был шокирован. Улыбнулся — неужели и меня можно шокировать? Мальчик проводил меня в длинную гостиную с камином в торцевой стене и вышел. Я обернулся — второй торец гостиной тоже не был покрашен белой краской. Это был фрагмент старой фотографии: у меня была такая, Машка раньше ее включала во все свои экспозиции. Я пытался остановить грузовик с бревнами, а два черных охранника висели на мне как псы. Название у нее было «День рождения БББ». Впрочем, бревен, охранников и грузовика на стене не было — только мое искаженное яростью лицо.

Я не стал доставать подарки из своего рюкзака. Это была бы неудачная шутка. Пошел дождь, я накинул ветровку, и, в удовольствие покрутив педали, был уже в двух минутах езды от станции, когда мне навстречу, с пробуксовкой, пронеслась белая БМВ. Мня показалось, что я узнал водителя, но машина не остановилась. Те кто за рулем, редко вглядываются в лица велосипедистов. Даже в Голландии.