ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МАСТЕР И МАРГАРИТА
Катастрофа подкралась внезапно, никто не ожидал ее...
Впрочем, неприятности начались сразу после свадьбы. На первый звонок «далматинцы» вздумали прийти в «далматинском гриме» - в пику директору. Их отговаривали все, кому не лень, - но добились только, что Рита согласилась не мазать краской тело и волосы.
Разрисованных «далматинцев» встретили восторженным визгом. Они были героями школы - «своими» Ромео и Джульеттой, о которых ходили легенды. Учителям приходилось делать массовые внушения от «далматизма», произносить проникновенные слова - «вредное влияние», «дурной пример»... Самих «далматинцев», впрочем, пока никто не осуждал.
Как только их разрисованные физиономии попались на глаза завучу - она схватила храбрых «далматинцев» за шивороты и, не говоря ни слова, потащила их к туалету - умываться. «Только бы не увидел директор», думала она...
Но фортуна подвела их - директор УВИДЕЛ.
И - вместе с размалеванными (в пику лично ему, директору) мордами - увидел сообщника «дурных примеров»: опального завуча...
Последствия были грандиозны: Колю немедленно исключили из школы. Точнее, ему не подтвердили права на переэкзаменовку, и все.
Хотели исключить таким же макаром и Риту, но не вышло, ибо у нее были хорошие оценки и справки из роддома.
Вместе с Колей уволилась «по собственному желанию» и завуч, повиснув вечным грузом на совести «далматинцев»...
Огромными трудами Колю устроили в другую школу. Колиному отцу пришлось не раз сбегать на поклон в райотдел образования - и веером разложить свидетельства о рождении Алексея, о браке и другие бумажки, оправдывающие юного папу.
«Далматинцы» стали учиться в разных школах. Это было для них трагедией, которую никто из взрослых не хотел понимать.
Каждый день они висли друг на друге, как перед вечной разлукой, и каждый день Коля опаздывал на урок. Никакие доводы о том, что, мол, «шило на мыло» - Рита все равно сидит дома и кормит Алешу - не помогали: до новой школы нужно было ползти целых сорок минут, и она казалось Коле «колымой».
Они так привыкли быть вместе каждый час и каждую секунду, что ежедневная разлука выбила их из колеи. Им казалось, будто из них выдернули что-то, без чего они не могут ни думать, ни дышать, ни жить. Кроме того, «далматинцы» привыкли втихаря обсуждать на уроках свои сексуальные фантазии, тайком дразнить и возбуждать друг друга...
Но Коля нашел гениальный выход: смс и скайп. Все уроки напропалую они с Ритой занимались «виртом», доходя в своих посланиях до такого бесстыдства, что сами стеснялись их читать. «Вирт» забирал куда больше внимания, чем обычные шушуканья, и на уроки не оставалось никаких резервов. Отбирать мобилки у школьников было строго запрещено, и «далматинцы» торжествовали пиррову победу.
Когда Алешу отняли от сиси и Рита стала ходить в школу - и она, и Коля сидели на уроках потерянные, отупевшие, и отметки их становились все хуже и хуже. Риту грызла двойная тоска - по мужу и сыну. Отнимая сына от груди, она ныла куда больше него: кормление Алеши было для нее одним из высших наслаждений на Земле, сравнимым только с сильнейшими оргазмами и Колиными ласками по утрам. Она подчинилась родительскому «надо», чувствуя внутри не только «не надо», но и «невозможно»... С этого момента в ней проснулась болезненная, экзальтированная любовь к сыну, смешанная с горьким привкусом телесного разрыва.
Рита была прирожденной мамой - чудесной, ласковой, заботливой, неистощимой выдумщицей и игруньей. На нее с Алешей не могли налюбоваться; и она, возясь с ним и с Колей, чувствовала такую полноту счастья, что ей ничегошеньки больше не хотелось. В школе с ней заговаривали о профессии, о долге, о патриотизме - а она слушала все это, как детские побасенки. Она безумно увлеклась всем, что связано с детьми и материнством, висела на форумах молодых мам, изучала детскую педагогику и психологию - и все не «для профессии», а по зову сердца. У Риты установилось пренебрежительное отношение к «миру взрослых», озабоченному непонятно чем. Родители видели, куда ее клонит, но не заговаривали о профессии прежде времени.
Коля признался себе, что он относится к Алеше, как к младшему братишке. Слова «отец» и «сын» казалось ему формальностью: он не мог соотнести их с собой и с Алешей. «Сыном» он привык считать себя, - и осознал однажды, что не относит себя к «взрослым», а Алешу - к «детям», а напротив - и себя, и Алешу относит к «детям», чувствуя с ним едва ли не равноправие.
Естественно, это огорчало его, и он пытался быть «солидным». Но рядом с Ритой, в свете ее лучистых глаз все напускное отмирало, и Коля не мог не быть собой. Вся «солидность» испарялась, и они возились с Ритой и Алешей, как три веселых котенка.
Коля боготворил Риту, считал ее «лучшей чувихой и мамой на всей земле», старался подражать ей, быть таким же непосредственным и «позитивным», как она. Он считал ее лучше и талантливей себя, стараясь «подтягиваться» под нее.
В свою очередь, Рита считала Колю лучшим другом, любовником и «мужиком» всех времен и народов. Глупые пацаны-ровесники вызывали у нее насмешливую улыбку; она наслушалась «женских историй» и готова была молиться на Колину порядочность...
Но школа портила всю идиллию. На Риту, в прошлом отличницу, все чаще жаловались учителя; о Коле не было и речи - он стал притчей во языцех. Ценой огромных родительских усилий и взятки он не остался на второй год и перешел в десятый класс.
Все это ухудшило отношения в семьях. Никто не желал вникать в трагедию их разлуки: «подумаешь, полдня не целуются! Вечером нацелуетесь!..»
«Далматинцам» стало казаться, что никто их не понимает, и они замкнулись от родителей, стали грубить и прятаться; их близость приобрела болезненный оттенок «последнего убежища». «Ты, я и Алешенька» - было формулой их близости. Пускающий пузыри Алешенька попал туда на правах не столько сына, сколько участника заговора - вроде плюшевого медвежонка.
Одним словом - несвоевременно, будучи «всамделишними» супругами, с живым сыном на руках, «далматинцы» простились с детством и вступили в переходный возраст - со всеми обстоятельствами, вытекающими из этого явления.
Потеря контакта с родителями была одной из причин того, что подкосило их клан два года спустя...
***
Никто ничего не подозревал. «Далматинцы» были слишком поглощены своей любовью и Алешей, чтобы разглядеть то, что длилось уже не один год.
Но странности возникали все чаще. Иногда Коля видел свою маму заплаканной, а папу - в каком-то лихом подъеме, нервном и зажигательном, как от вина, - но папа не пил, Коля знал это. Ритина мама стала реже бывать дома, а Ритин папа стал засиживаться до глубокой ночи за компьютером.
Все это были разрозненные детали, которые складывались в тревожный осадок - но не проникали сквозь скорлупу юной семьи, счастливой в своем эгоизме.
...Случилось это, когда «далматинцы» были в последнем классе.
Им было по семнадцать лет. Они жили у Риты - так ей было удобнее, и Коля никогда не протестовал.
Однажды он зашел к себе домой за диском. Просто зашел домой. У него были ключи, - он вошел в квартиру, затем в комнату...
И остолбенел. Перед его глазами мелькал калейдоскоп голых грудей, бедер, ног и ягодиц: хрипя от наслаждения, Колин папа яростно скакал на Ритиной маме. Она запрокинула голову вниз - и выла, подметая волосами пол.
Увидев его, остолбенели и они.
Минуту или больше длилась немая сцена: Коля, застывший, как призрак; его папа, вжатый в чужое тело; Ритина мама с перекошенным лицом...
Внезапно она застонала, дрогнула - и затрясла бедрами, закрыв глаза. Она кончала от стыда, - и Коля вдруг понял, как она похожа на Риту. И мать, и дочь одинаково ревели в оргазме...
Коля дернулся - его инстинктивно повлекло к двери, к бегству, - но услышал папу:
- Коль!.. - И замер.
- Ты не должен осуждать меня, сынок. Ты слишком рано узнал, что такое страсть.
У папы был плаксивый голос.
К горлу подкатил ком - и Коля ринулся вон. Он бежал, не взвидя света, пока не задохнулся и не упал на скамейку.
Его мозг отказывался понимать то, что произошло. Самое страшное - он не знал, как рассказать Рите... Он не мог найти в себе мужество - и терзался, обзываясь тряпкой и козлом. Рита... Папа... «Это неправильно - то, что он сказал. Про страсть. Это - совсем, совсем не то, разное, это неправильно, это нельзя сравнивать; папка глупый, - не понимает он, что ли?» Зудела и гадкая мысль: не в добрый час они с Ритой свели два дома...
Ритиной маме было 37 лет. Обе семьи были образцовыми, и «далматинцы» подражали им... Как же так?
Он не смог ничего рассказать Рите. В доме повисло напряжение, и чуткая Рита допытывалась, в чем дело. Коля угрюмо отмалчивался, Рита ревела, - и впервые в жизни они поссорились.
***
Все тайное скоро стало явным: Колин папа и Ритина мама ушли из семей. Навсегда.
Произошло все быстро, - никто не успел опомниться. Колин папа был взвинченный, отчаянный, виноватый - и счастливый, будто пьяный; Ритина мама помолодела лет на десять и прятала глаза.
В ушах у Коли стояли отцовские слова:
- Сынок, ты показал мне, что такое настоящая страсть. Ты раскрыл мне глаза. Спасибо тебе... и Булгакову. Ты нашел свою Маргариту, а я свою. Благодаря тебе. Прочитаешь - поймешь меня.
«Это неправильно, это дебилизм, это черт знает что» - рвалось у Коли. И он... промолчал, заочно возненавидев проклятую книжку.
- Вы с Колей проживете и без нас. Коля - настоящий. Я спокойна, - торопливо говорила Рите ее мама.
...«Далматинцы» не отговаривали беглецов, не пытались вернуть их: шок лишил их сообразительности, и они только плакали, плакали в обнимку, сжавшись телами и сливаясь в едином плаче, как когда-то, в первые свои дни...
Только теперь с ними плакал и Алеша, и они вжимали в себя и его - родное, беспомощное существо. Они так любили его, что втихаря занимались «тух-тухом», играя с ним, - хоть и знали, что это нельзя.
***
Когда уехали отбитые половинки семей, Рита призналась Коле, что беременна.
Будь все по-другому, Коля обрадовался бы этому известию, как нежданному подарку. Их сексуальный режим, принятый со времен Алеши, иногда нарушался, и Коля, подведя Риту к сладкому порогу, не выскакивал из нее, а добивал неумолимыми ударами, и взрывался в ней - и оба они кричали от жуткой неизбежности оплодотворения, и Рита умирала и воскресала тысячу раз, наполняясь семенем, - столько, сколько били в ее лоно тугие струи...
Эти диверсии всегда были неожиданны: Коля никогда не предупреждал, а Рита никогда не спрашивала. Оба они вели молчаливую игру, кружившую им головы не хуже «русской рулетки». Такое бывало редко, - но запретный плод исторгал из Риты целое наводнение, вынуждал ее биться в сексуальной истерике, верещать, голосить, исходить сладким воем... Они занимались «тух-тухом» часто, - обычно каждый день, а порой и по два, и по три раза, - и над каждым их соитием висел волнующий призрак оплодотворения.
Кроме того, у них были их ночи. Как только Алешка дал им немного сна, они стали спать в обнимку, сплетаясь в клубок теплых, сонных тел. Они так уставали от ухода за Алешей, что засыпали мгновенно, сразу после оргазма, - и не успевали перебудить друг друга ерзаньем и «чувством локтя».
Со временем эта привычка так въелась в них, что они совершенно разучились засыпать поодиночке, не прилепившись друг к другу. И - довольно часто они начинали заниматься «тух-тухом» прямо во сне.
Иногда они просыпались до оргазма, иногда после, а иногда - только под утро, восстанавливая «картину преступления» по эротическим снам, мокрой простыне или «хоботку», намертво прилипшему к «вазочке». Коля так и не знал, сколько литров семени он влил в спящую Риту...
...Он обрадовался бы ее беременности, - но сейчас в нем будто оборвалось что-то.
- Рит! А...
Он хотел спросить «а как же нам быть?», но подавил вопрос - и обнял Риту, устало повисшую на нем. А заодно - и Алешку, который всегда прибегал, когда видел, как мама и папа нежничают.
***
С этих пор им стало казаться, что жизнь катится под откос, как снежный ком.
Их дома будто опустели. «Далматинцы» жили по привычке у Риты, но Колина мама оставалась одна, в пустой квартире. Она тосковала, навязчиво опекая их по телефону...
«Рациональный вариант» - свести Ритиного папу с Колиной мамой - был ужасен, и мама сидела одна. Правда, она сама стала сближаться с ним, но это сближение было тоскливым, как диалог робинзонов, выброшенных на необитаемый остров. Мама поседела, постарела, хоть и была ненамного старше соперницы...
Оба они начали курить. Ритин папа перестал бриться, гладить одежду, менять белье - и сидел ночами за компьютером, пропуская сигарету за сигаретой. Дым был вреден Алеше, и Рита кричала на папу - но тот виновато улыбался, прятал курево в карман, и все продолжалось, как и было.
«Далматинцев» мучила совесть: они не умели поддержать родителей так, как те когда-то поддержали их, - слишком велика была инерция «школьных войн». И они растерялись... «Далматинцы» делали всю формальную работу, какую могли: беременная Рита следила за гардеробом папы, готовила еду на пятерых, Коля таскал сумки, мыл квартиры, делал за маму все, что она позволяла, - но на душевный контакт не хватало сил. Они привыкли раскрываться только друг другу и Алеше.
Первой не выдержала Рита. Вернувшись как-то домой, Коля обнаружил, что она ревет у папы на груди, - и не приревновал ее, как бывало, а кольнул себя за черствость. Вновь он увидел ее выше и чище себя, и вновь она была ему примером: Рита проговорила с папой до глубокой ночи, а Коля ушел к маме - и неуклюже, хоть и чистосердечно, пытался с ней «поговорить». В итоге мама расплакалась, а Коля кусал губы.
Но назавтра они пришли к ней втроем - с Ритой и с Алешей, - и очень скоро женщины плакали в обнимку, а Коля развлекал Алешу на улице - чтобы тот не интересовался, кто обидел маму и бабушку. Колина мама, всхлипывая, назвала Риту «добрым ангелом», и Коля щурился от гордости.
Дело сдвинулось с мертвой точки: Рита осваивала роль «доброго ангела», Коля старался не оплошать на ее фоне - и «старики» понемногу стали оживать.
Но Рита опоздала: папу уволили с работы.
Подступил кризис - и папина депрессия пришлась некстати, как никогда. Большая семья осталась без дохода: вчетвером - на горбу у Колиной мамы. Все многолетние сбережения были истрачены на первую Ритину беременность, на роды, на свадьбу, на Алексея; осталось только «н/з» - на нерожденную еще Любочку, раздувшую Ритин живот в новую тыковку.
Беглый папа присылал им деньги, но небольшие, и затем - все меньше, меньше... «Далматинцы» не осуждали его, понимая, что ему несладко; и по вечерам, прилепившись друг к другу, мечтали, как они вернут блудных родителей в дом.
Перед сном они отчаянно ныряли в секс, как в спасительный омут: «тух-тух» был для них наркотиком, хмелем и рулеткой в одном составе. Коля мучительно, садистски ласкал Риту. Они накупили эротических игрушек, и беременная Рита умирала от фаллоса в «вазочке», тонким усиком щекочущего ей нутро. Она боялась, что Любочке вредно, - но врач разубедил ее, и Рита, пунцовая после эротической исповеди, ткнулась в рубашку Коле и выпалила: «Все можно!..» Вопли замученной Риты проникали даже и к соседям, хитро поглядывающим на «далматинцев». Никогда еще Рита не испытывала таких безумных наслаждений, и никогда так не хотела их...
Было и другое утешение: беременность Рита переносила на удивление гладко и спокойно. Не было никаких эксцессов, кроме легкой тошноты, и Рита умудрилась даже ни разу не упасть в обморок. Казалось, что она собрала в пучок все свои ресурсы, не растрачивая их ни на что лишнее.
Любочка - названная так потому, что была плодом любовного порыва - родилась в конце августа. Она выскочила из мамы быстро и без осложнений, крепенькая, здоровенькая - и Рита говорила Коле, что вторые роды в сравнении с первыми были «почти понарошку».
Беременная Рита не брала никаких льгот - сдавала ЕГЭ наравне со всеми. Сдала неплохо: чуть выше среднего. А Коля сдал безобразно... Весь выпускной класс он подрабатывал «скорой компьютерной помощью», носил какие-то гроши домой, которые шли на питание, - и на школу не хватало времени.
Школа и так висела лишним грузом на совести: «далматизм» действовал на подростковые умы, как фетиш, и десятые-одинадцатые классы окунулись в отчаянный разврат. Было много секса, три или четыре беременности, - но ни одной семьи. Коля с Ритой давно решили, что они не виноваты - но на душе было неспокойно… Впечатлившись дуростью однокашников, беременная Рита готовилась в универ на детского психолога - и не поступила. Она была склонна обвинять себя, - но Коля был убежден, что «все сволочи».
Сам Коля никуда не готовился: после позорных ЕГЭ все мечты о политехе отпали. Сразу после школы он устроился на стройку... Денег прибавилось, - но Коля пропадал целыми днями, рисковал, приходил домой грязный, изможденный... и Рита потребовала, чтобы он бросил.
...Вот так и получилось, что с рождением дочки Рита стала «просто» мамой и домохозяйкой. Колин папа помогал ей колдовать над голосистой Любочкой, а Коля с мамой зарабатывали, как могли.
Но денег катастрофически не хватало. Семья была на грани нищеты, и Коля уже носил в ломбард фамильное золото.
И тогда...
***
В восемнадцать лет Рита была отчаянно хороша.
Сказать так - значит не сказать ничего: на нее оборачивались, ей не давали прохода, к ней приставали в транспорте, в очередях...
От ее присутствия дрожали и мужские, и женские сердца: из милого ребенка она превратилась в богиню, в «неизреченное чудо». Любовь, материнство, безудержные совокупления преобразили ее. Она выросла на шестнадцать сантиметров; роды не располнили ее, и талия оставалась гибкой, как в детстве, - но грудь вздыбилась, а бедра окрепли настолько, что Рита трижды выкидывала все свое белье.
Ее детское личико почти не изменилось, но удивительным образом сменило тон: ребячливость уступила место глубокому, нежному свету, - а в глазах, в налитых губках, в густых ресницах прятались древние чертенята.
Пряная, избыточная женственность рано разлилась по ее детскому телу, и оно налилось терпким соком, распиравшим Риту, как спелую хурму. Регулярные оргазмы, вымывавшие ее изнутри, откладывались в смугло-розовом бархате кожи, в тонком шелке волос, отросших ниже попы, в блеске глаз... Лицо ее не нуждалось в косметике: помада только глушила нежную пухлость губ, и Рита ограничивалась тушью и тенями вокруг глаз - не столько для красоты, сколько для удовольствия. Еще Коля любил рисовать ей на щеках, на плечах, на руках-ногах смешные фитюльки - бабочки, цветочки и радуги, подчеркивавшие дерзкое обаяние юной мамы...
Рита преобразилась и внутри: материнство, роль доброго ангела двух домов «повзрослели» ее. Она прежнему могла пищать от восторга, виснуть на шее, бегать, гавкать и кувыркаться, - но в ее повадке появилось спокойное достоинство. Она могла быть игруньей, хулиганкой, озорницей - и при этом она ЗНАЛА. Это ЗНАНИЕ, вошедшее в нее в муках ранних родов, светилось в ее лучистых глазах и укреплялось с каждым днем.
Коля видел, ощущал все это... Рита была той же - и совсем другой. Ее новая, терпкая красота сводила с ума, и Коля заново влюбился в свою жену. Он стал вести себя с ней, как влюбленный мальчишка: запинаться, краснеть, бравировать... Впрочем, вся неловкость испарялась в лучах ее глаз: Рита удивлялась, улыбалась, обнимала его - и Коля вновь становился собой.
Он таки прочел запретную книгу - и, потрясенный, заставил читать Риту... Целый месяц они бредили булгаковскими героями, а Рита стала называть Колю Мастером. И вновь и вновь Коля думал о своем глупом отце, который ничегошеньки не понял из великой книги... Думал - и благодарно сжимал своей Маргарите руки.
Она понимала его, понимала, в кого превратила ее природа и жизнь - и удивлялась этому. Она привыкла быть «очаровашкой», привыкла относиться к своей красоте спокойно - но сознавать себя живой богиней было странно. Это было приятно, с одной стороны, даже головокружительно - и Рите иногда снились эротические фантазии: как ее, обнаженную, венчают золотой короной и умоляют о милости - коснуться ее тела, а она гордо отказывает, сгорая от желания; с другой стороны, было страшновато. А главное - Рита не могла соотнести себя со своей внешностью. Ей казалось, что она - мама, жена, «добрый ангел» - должна быть другой: тихой и кроткой, как женские лики на иконах.
Но внешность подчиняла себе Риту помимо ее воли, и Рита одевалась все откровеннее. Давняя сексуальная привычка - не носить трусов, когда не холодно - постепенно выливалась в опасный эксгибиционизм: Рита умирала от смущения, открывая тугую грудь до самых сосков, но ничего не могла с собой поделать. Тем более, что это зверски возбуждало не только ее, но и Колю...
В семнадцать лет беременная Рита узнала от доктора, что она нимфоманка.
Она решилась тогда спросить, почему ей хочется секса ежедневно и ежечасно, - и доктор рассказал ей... Хорошо, что Коля готов был удовлетворять ее круглые сутки напролет.
***
Как-то раз к ней пристал некий тип, предложив Рите карьеру фотомодели. Рита отказалась, но тип был настойчив - и даже заставил ее записать номер телефона.
Рита знала, что «модель» рифмуется только с одним словом - «бордель»; она все рассказала Коле, тот поддержал ее отказ...
Но безденежье давило все сильней - и однажды Рита решилась. «Просто позвонить»... Разузнать, что к чему, сколько платят, - оговорив, что «я пока не определилась»...
Оказалось, что ее помнят, ждут звонка; работа - полтора часа в день; а главное - Рите назвали такие суммы, что она не смогла сдержать возбуждения. Рита была кормящей мамой, и такая работа была бы мечтой, - вот если бы не...
Искушение было слишком сильным, но Рита боролась с ним еще полторы недели. Наконец она не выдержала - рассказала все Коле...
Через пару дней Коля лично отвел ее в студию. Он держал руки в карманах, хмурил брови, строго выяснял, что и как, - но все выглядело более чем пристойно, сотрудники были корректны, как лорды - и «ничем таким» в конторе и не пахло.
...Рита вернулась пунцовой, хмельной – и, накормив Любу, сходу подставила Коле голую «вазочку». Задохнувшись в скором, долгожданном оргазме, Рита рассказала Коле... вроде бы и все, но и - не совсем.
Она рассказала ему, что ей пришлось раздеться догола; ее осматривали, как лошадку; ее отправили мыться каким-то головокружительным гелем; ей было очень стыдно; она страшно возбудилась... рассказала и то, что к ней приставали - но она успешно отшила все «наезды»...
Вроде бы - все правда, ничего не утаила; но как рассказать эту неописуемую атмосферу шокирующей эротики, в которой она искупалась, как в шампанском? Как описать сумасшедший азарт запретной игры?
С другой стороны - она принесла дневной заработок, который равнялся семейному двухнедельному...
С этого момента для Риты началась двойная жизнь. Коля безоглядно доверял ей, и не напрасно - все ухаживания, растущие, как снежный ком, Рита неуклонно пресекала. С ней, «малолеткой», церемонились только оттого, что ценили ее красоту и не хотели упустить ее. Рите нужны были деньги, - им нужна была ее красота. Поэтому студия била на искушение.
Рита не рассказывала Коле ВСЕГО, и между ними впервые легла тайна - интимная тайна Риты. Коля подозревал что-то, - но доверял Рите, не желая унижать ее расспросами.
Она показывала ему только портретные ню, где была одна, и то - не в самых откровенных позах. Коля изумлялся каждому ее голому и полуголому кадру, расспрашивал о том, как это было, что она чувствовала - но она не могла рассказать ему...
Не могла рассказать, как и с кем она снимается, какие позы принимает; не могла рассказать, как безумно возбуждают ее съемки… Как ей пришлось сняться в лесбийской фотосессии, где она впервые целовалась с девушкой, бодала ее грудью - и кончила на глазах у всех...
Не могла рассказать о том, как к ней пристают - ежедневно, ежечасно... О том, наконец, как трудно держать отпор, когда тело - голое, а «вазочка» течет, как дырявая труба.
Возвращаясь с работы, она требовала дикого, свирепого секса - и Коля мучил ее, используя весь свой арсенал. Она пробовала удовлетворяться перед съемкой, - но утренние ласки только разжигали ее, и голая Рита плакала, терзая себя в туалете давним, детским способом...
Она кончала на съемках - когда ее красили серебрянкой, и ледяной металл сладко облеплял тело и волосы; когда она снималась в обнимку с голыми девушками и парнями; когда ей брили «вазочку»... О том, что она нимфоманка, знала вся студия; модели смеялись над ней и дразнили Недотрогой и Мастурбацией Петровной.
Рита решила про себя: она бросит, когда накопит N денег, - или когда ЭТО перейдет «за грань». Впрочем, «грань» все время отодвигалась, и Рита уже позволила партнеру по съемке дразнить ей грудь, немедленно излившись в стыдном оргазме...
Она чувствовала, что отдаляется от Коли, несмотря на отчаянный «тух-тух» - но ответственность за семью была сильнее. Рита приносила много денег, семья выровнялась, обзавелась фондом и покупками, дети получали все необходимое... Отец и свекровь благодарили Риту со слезами на глазах...
И - формально ее совесть была чиста: она ни разу не изменила мужу.
***
Однажды свершилось то, чего Рита боялась, как лиха: Коля узнал ее на порноснимках.
Постепенно они расползались по интернету - и, наконец, произошло то, что должно было произойти. Они были не просто ню, - они были так сказочно развратны, что Рита не надеялась ни на какие оправдания. Она занималась на них гламурным сексом с мужчинами и женщинами; это был не настоящий секс, а игра, имитация, фотообраз, - но как это объяснишь Коле?
Он ничего не сказал ей. Он видел, что Рита возвращается со съемок возбужденной, как фурия - и теперь понял, как ему казалось, в чем дело... Когда Рита вернулась - он ласкал ее, как обычно; и ночью они спали, как всегда - в обнимку...
Но Рита ПОЧУВСТВОВАЛА. Она ощутила темный уголок в Колиной душе - и испугалась. Неужели он догадался о том, что сегодня произошло?
Сегодня Рите предложили сделать ЭТО... «один только раз» - в обмен на сумму, которая могла бы... могла бы... Сознание вытесняло из себя зябкие мысли, и Рита, нервно обнимая Колю, думала, сколько блага принесли бы эти деньги ее семье.
В какой-то тайной глубине она знала, что дело не в деньгах, а в чудовищном искушении - попробовать ЭТО с другим. Она видела себя голой, возбужденной до визга - и... Мысли ее совершали отчаянные кульбиты, отворачиваясь от очевидного. Она не сказала фотографу ни «да», ни «нет» - но больная совесть уже шептала ей, что Коля ощутил измену.
Эти мысли раздирали ее на клочки, и она возбудилась по-новой. Впервые в жизни ей было стыдно приставать к Коле, и Рита терпела, накапливая внутри влажные разряды.
...Когда партнер по съемке провел рукой по ее телу - Рита сжалась и… не отпрянула.
Сердце ее остановилось - на мгновение... но дальше было легче: он прильнул к ее губам - и тело сразу заглушило мозг, и Рита думала только: «вот и оно... вот я, оказывается, какая...»
Она делала это в странном злорадстве: реальность ее падения исторгала из нее радость, мутную, как обморок. Ласки усиливались, и мысль отказалась управлять телом...
Вдруг Рита ощутила: сейчас в нее войдет... не «бивень», не «хоботок», а - ЧУЖОЙ...
Она как-то поняла это - ясно, как боль. Темный, мохнатый ужас вдруг скрутил ее; возбуждение тут же угасло - и глухо пульсировало где-то в глубине.
...Она не помнила, как очутилась у себя. Коля был дома, и она, повиснув на нем в беспамятстве, сорвала с себя одежду прямо у дверей и впилась в него, как пиявка. Коля не отказал ей - и, подставившись «бивню», Рита с ужасом глядела на экран монитора, где бритоголовый мачо дразнил ей грудь...
На третьей горько-сладкой судороге Рита разрыдалась, с каждой секундой проваливаясь в какой-то жгучий водоворот, - и в беспамятстве кричала Коле:
- Он меня заставил! Много денег!.. Восемь штук, между прочим, за день - не слабо, а? Я уже давно... Раз я такая - мне можно!.. Недотрога!.. Я давно - голая!.. И с девочками, и с мальчиками, а ты думал... Но сегодня... Я его обняла... мы просто работали, понимаешь... Не-ет!!!.. Колюсик, мальчинька, я ведь для семьи... Мама твоя вон... и наши клопята... чтоб сытенькие... А мне приятно! Да, я такая! Я не виновата, что я такая! Не виноватая я!.. Это не болезнь, врач сказал, ты ж помнишь? Это просто такое... свойство организма... Повезло тебе, сказал... Я вырвалась! Вырвалась - а он уда-а-а-арил! Денег не будет! Я все испортила! Дура, дура, дура... ДУУУУУУУРАААА!!!..
Рита хрипела в истерике; глаза выкатились, рот - в пене... В голове у Коли засверкали искры; он хотел ударить ее - но не ударил, увидев синяки на руках...
Вместе с Ритой раскричались дети - и в доме воцарился настоящий ад. Коля затравленно озирался, затем взял себя в руки: вскочил - налил стакан холодной воды, плеснул в Риту… Она - заорала, как от ножа, захлебнулась криком - и затихла, подвывая и пуская пузыри. Глаза ее туманились.
Коля вдруг страшно испугался. Набрал маму, тестя - никто не отвечал; тогда он вызвал скорую - и в ожидании сидел с Ритой, целовал ее, гладил, умолял успокоиться, совал ей детей, прогонял их, топтался вокруг нее, нес какую-то чепуху...
Скорая приехала быстро. Рите сделали два укола, и она начала оживать: вздохнула Коле, детям... Глянув на монитор - снова принялась рыдать, и с плачем - бессвязно изливать Коле все, что накопилось в ней за эти месяцы.
Коля слушал, ничего не понимая, кроме нелепого кошмара - «Рита стала шлюхой», - но слушал, слушал ее, успокаивал, гладил, перебирал ей волосы...
Мало-помалу речь Риты переходила в бормотание, в сопение, - и наконец Рита вытянулась голым телом и замолкла. Она спала.
Коля сидел какое-то время с ней. Потом, убедившись, что она крепко спит - встал, закрыл дверь в ее комнату, строго-настрого наказал Алеше не будить маму, накормил Любу из бутылочки... Люба заснула, и Коля тихонько, на цыпочках вышел на улицу.
Он шел, не глядя на дорогу. Мысли его путались, и он поминутно застывал, как призрак.
Увидев скамейку - упал на нее... и вдруг разревелся. Как в детстве, когда обижали взрослые.
***
Я шел по окраине N-ска. Был обычный вечер: молодежь гуляла, хихикала, игриво материлась и потягивала пивко.
Гуляя, я увидел, как на скамейке рыдает парень. Пьяными, как мне показалось, крокодиловыми слезами.
Однако, подумал я, - еще нет шести часов, а уже «третья стадия»... Думал пройти мимо - но нет, что-то не пустило меня. «Доставлю хоть домой, к мамочке», подумал я, - «вечер-то свободный - хоть доброе дело сделаю…»
Нагнулся к нему:
- Эгегей, дружище! Сколько выпил?
Парень отнял руки от лица, посмотрел на меня совершенно трезвыми, хоть и прозрачными от слез глазами, и ровным, бесцветным голосом ответил мне:
- Я не пьяный. Я вообще не пью. Никогда. Не приставайте.
Я был озадачен.
- Ну как же «не приставать»?.. И в чем же дело тогда?
Парень не реагировал.
- Эй, что с тобой? Слушай, я могу уйти, но по-моему, тебе лучше рассказать...
- А как я расскажу? - вдруг крикнул парень. И - тут же начал рассказывать. Сбивчиво, путая склонения и предлоги... Начал, как водится, с конца - и я долгое время ничего не понимал. А когда стал понимать что-то - сказал ему:
- Стоп! Мы сейчас пойдем... да вот хотя бы вон в то кафе - и ты мне все расскажешь. По порядку. Сначала.
И мы пошли в кафе...
...Окончание рассказа, правда, я слушал уже на ходу. «Она не должна была проснуться одна», говорил я Коле, - «ты что, не понимаешь этого?»
Вбежав в квартиру, Коля распахнул, не раздеваясь, дверь комнаты и застыл на пороге.
Рита сидела на кровати. На коленях у нее были дети: мальчик и розовое существо неопределенного пола, сличенное мною с Любочкой. Рита обнимала их, прижимая к себе.
Коля сделал несколько неуверенных шагов к ней; Рита глянула ему в глаза - и вовлекла в свои объятия, прижав к себе и к детям. Такой я увидел ее впервые - обнимающей все вокруг себя; такой и запомнил на всю жизнь.
Рита была в халате на голое тело. «Здрасьте...», поздоровалась она, недоуменно глядя на меня. Она стеснялась меня и не понимала, чего мне надо...
Я ушел. На сердце у меня было муторно.
Всю ночь я думал, как помочь глупым «далматинцам». Думал-думал - и придумал: вызвал в N-ск старинного своего друга-психолога. На досуге он баловался психотерапией, и я доверял ему, как себе. Ситуация была безумной, и я ни на что не надеялся - но убедил-таки его, и он приехал.
***
Это - эпилог, написанный для тех, кто интересуется, «что же было дальше»:
1) В тот же день Рита бросила студию. Некоторое время она не могла найти работу, совместимую с материнством, и клан проживал накопленные ею деньги («мои кровные блядские», как она говорила). Потом она стала подрабатывать моделью на презентациях. Ей приходится оголяться до трусов, и на ней рисуют рекламные логотипы. Посетители пристают к ней, - но не так, как в студии… Сейчас она снова готовится к поступлению в универ.
2) Психолог помог «далматинцам», и они с тех пор живут так, как им и назначено…
3) Коля устроился в компьютерную фирму. Получает немного, но в целом на жизнь хватает.
4) Ритин папа устроился на новую работу. Не по специальности, но - лучше, чем ничего.
5) «Беглецы» - Колин папа и Ритина мама - не появились ни на совершеннолетиях «далматинцев», ни на рождении Любочки. Ритина мама, впрочем, собиралась приехать, но Рита ее отговорила. Иногда они звонят «далматинцам» и уверяют, что у них все хорошо, - но ничего не рассказывают. «Далматинцы» мечтают поднакопить денег, съездить в Москву и забрать блудных предков домой.
6) Четырехлетний Алеша потряс всю семью, когда привел за руку девочку и заявил, что «это - моя зена»...
7) Рите предложили принимать гормоны, чтобы снять ее гиперсексуальность, но Коля категорически запретил.
8) По зрелом размышлении я выкинул все бесконечные болезни «далматинцев» и их детей. Чтобы «не нагнетать». Но если осталось впечатление, что здоровьем-то их не обидели - это утопия. Алеша провел в больницах больше года...
9) По совету психотерапевта Коля стал снимать Риту так, как она снималась в той студии. Правда, фотографии они никому не показывают.
10) ...А впрочем - хватит. Мы часто списываемся с Колей; и, хоть я живу в другом городе - я в курсе всех их дел. Интересно - спрашивайте!
А вот что написали сами «далматинцы», прочтя эту историю:
Коля:
- Конечно вы много придумали, но в целом гениально написали, будто все сами видели и с нами все время жили. Супер, я просто в шоке!
Рита:
- Уж слишком хорошие какие-то мы получились у Вас, особенно я) Сочинили такое про нас))) я почти даже поверила, что все так и было=) И про секс ну очень много, прям раздели нас! Я иногда просто не могла читать )) Ну Колька Вам и наболтал =)
Обе фразы я скопировал прямо из письма, из браузера, - пусть ими и заканчивается эта повесть.
И пусть кто-то скажет, что сейчас не бывает героев.
Даже если у них не всегда получается ими быть.
